Феликс Светов

Мое открытие музея

Роман

С чего ж это все началось...

Выставка, вернисаж, необязательные разговоры, ненужные встречи, что-то еще и еще... Она сидела напротив - через стол. Окно было за ее спиной, а потому я ее не видел, а тут свет, что ли, зажгли, или она повернулась, или я как-то иначе сел, повернулся - они и блеснули...

Что же блеснуло и что я увидел? Она смотрела на меня, и я внезапно понял, что смотрит она именно на меня, а потому и глаза такие...

Или она всегда так смотрит?.. Нет, это потом закралась мысль и очень меня мучила. Ты просто умеешь, научилась, знаешь, что можешь, на что-то в себе нажмешь, что-то в тебе щелкнет, а ты способна управлять... - спрашивал и спрашивал я, потому что на самом деле не мог понять, как и почему, зачем столько было сказано, а еще больше обещано и - жизнь перевернулась. Но это потом, задним числом, возвращаясь к тому, что случилось, я спрашивал ее, себя, снова и снова возвращаясь...

Ну может ли так быть, разве так бывает, чтобы сразу открылась, раскрылась, так счастливо и до конца, чтоб столько сказать - обо всем сразу, в одно мгновенье?

Но это потом, потом, а тогда я и понимать ничего не стал, не подумал, ни о чем я не думал - просто увидел и захлебнулся...

...Желтоватый рассеянный свет, тишина, хрупкие звуки - случайные, случайные, только эту тишину подчеркивающие, запах пыли, дерева, старой бумаги, а вокруг... Черепа! Длинные, круглые, клыкастые, рогатые и безрогие, явно птичьи и звериные - в ящиках, на столах: архары с узорчатыми зубами, тигриные - с узкими и косыми глазницами, свирепые собачьи и волчьи, медвежьи лобастые, скуластые...

Жарко, душно... А камни! Амфоры, камеи, вазы, монеты, монеты, кремневые топоры, стрелы, наконечники копий, черепки, черепки, черепки...

Что это? Где я все это увидел, может - вычитал, откуда знаю?.. Да помню, знаю откуда, у кого прочитал, навсегда запомнил, с этим целая история, но разве я сейчас об этом?

И я вспоминаю, лезут и лезут мне в голову совсем уже пустяки.

Пыльная улица, непременно лужа посреди - и во времена Гоголя стояла и все так же подванивала, идешь вдоль забора - хорошо, крепкий, собака заливается, выскочит - так в лужу и прыгнешь, а за забором проулочек, крапивой зарос - и вот оно, то самое помещение, а зачем туда, забыл уже зачем, но надо было зайти, а зачем, почему, уже и не вспомнить.

И вот сидит такая - вяжет, непременно вяжет, очочки на носу пуговкой, они и держатся на пуговке, или на веревочке, не помню, а глаза поверх очочков внимательные, очень она тобой интересуется - зачем тут объявился, а мне и не вспомнить, да и тогда, верно, сам не знал, зачем я там. А вы, мол, проходите, только чтоб ничего руками, ни-ни, а зачем мне еще и руками...

Что же я там увидел, запомнил? А все то же, всюду одно и то же: карта местности, области, полезные ископаемые, много везде ископаемых, и все очень полезные, реки, озера, леса, знакомый портрет... А он тут зачем? Как же: бывал, или привезли, или мимо, чайку попить, или, напротив, от чаев освободиться, или ссылка у него тут была, тяжела ссылка, да она всегда невесела, а мы и не такую видали...

Но про ссылку особый разговор, где еще можно такое увидеть: горы, горные реки, оглушающая тишина, воздух, как пузырьки в стакане с нарзаном, хоть целый день, всю ночь просиди на берегу реки, на горе - да где ты такое мог увидеть! И это после смрадных камер, столыпинских клеток, собак и наручников! Да и пища не последнее дело после пайки: завари чаек, жарь мясо, пей молоко... Да, ссылка - особый разговор, но разве я сейчас о ссылке?..

И вот тот самый краеведческий: на носу очочки, вяжет, вяжет, а на стенах непременно бивни мамонта и клыки моржей - будто у них в огородах когда-то паслись мамонты, а в пруду с лягушками плескались моржи...

Но разве только так складывались мои отношения с музеем?

Почему она так на меня смотрит?.. - подумал я, когда свет зажгли, или она повернулась, или я как-то иначе сел, повернулся и они блеснули. Не понять, не могу я того понять. А может, не нужно, а важно то, как я на нее тогда посмотрел?..

Я - мальчик. Белая рубашечка, на вороте и на рукавах, на манжетах красная вышивка крестиком, короткие штанишки. Мы с мамой в Третьяковке: народу, народу, жарко, мама возбуждена искусством, разрешает запретное крем-соду, мороженое, у меня липкие руки... Один зал страшней другого: кровь, отрезанные головы, черепа, дым от пушек, горы трупов... Тошнота, лезет из меня сладкий ужас - и мама опоминается: мальчику плохо, он такой впечатлительный, а я до сих пор помню этот кошмарный музей, национальную нашу гордость: кровь, трупы и тошноту.

Ты мне безумно нравишься, сказал я. Как хорошо, ответила она. Но смотри не влюбись...

Как же, еще был один музей. На Волхонке. И тоже наша гордость.

Мы в красных галстуках (отца уже взяли, маму тоже), а я барабанщик, так, наверно, и подошли с барабаном, с красным знаменем, и вошли так, и поднимались по широкой белой лестнице, а там встречают здоровенные голые мужики. Девочки ежатся, а мне что, я навидался, каждую неделю с дядей в Сандуны, в Центральную - те же самые, только с шайками, в мыле, пиво пьют, в бассейн прыгают, а я за ними - нагляделся.

А в другом зале - женская натура. И тут я замираю - такого не видел, не знал, где увидишь, даже сколько-то лет позже, на уроках анатомии, только и есть - сердце и пищевой тракт, остальное вырезано, замарано, нет больше ничего в природе. Да и на речке, бывало, вынырнешь, вокруг головенки с косичками - и там никакой натуры. А здесь - открылось. Наверно, я и про барабан позабыл и что там еще было - не вспомнить. Но понял, крепко и уже навсегда - были, были такие у нас диспуты и много спустя: может ли мальчик дружить с девочкой? А почему бы нет, коли нет и быть не может никакой разницы, коль ее нет и в натуре - один пищевой тракт и сердце? Как между негром и чукчей, евреем и китайцем - все равны, а мы пионеры, интернационалисты.

Тогда на Волхонке я и понял: мальчик никогда не сможет дружить с девочкой.

Я ни о чем больше не могу думать, сказал я, только о тебе. Но я же тебя предупреждала - не влюбись. Зачем предупреждала? - спросил я.

И я вспоминаю еще один музей... Музей ли это? Ну, формально музей, а что еще? Нет, не на Живодерке, туда никого и до сих пор не пускают, и улица получила другое название - Живодерка неприлично, вызывающе, улица Красина. Был такой - Красин. А музей и должен бы начинаться на Живодерке, а может, заканчиваться на ней?.. Нет, все-таки заканчиваться той экспозиции следует на самой Красной площади, возле стены, в Мавзолее, а вторая часть в бывшей Городской думе на площади Революции, там самая подробная экспозиция... Нет, опять не так: первая часть - в бывшей Городской думе, вторая на Живодерке, а третья - у стены. Или не так?

Почему-то все эти три точки никак официально не объединят - не доходят руки или просто не приходит нашим искусствоведам-профессионалам, музейным работникам такая идея в голову, а было бы правильно.

Итак, если профессионально, по жизни: первая часть в бывшей Городской думе, вторая на Живодерке, пусть Красина, а уж потом... И билеты чтоб продавали сразу на все три точки, и автобус чтоб возил туда-сюда.

Но на Живодерку, как уже было сказано, никого и до сих пор не пускают. Хотя рассказывают, и даже показывали - был такой сюжет на телевидении: лет сорок назад привезли туда бесхозного дедушку, нашли его, сердечного, на каком-то вокзале, кажется, на Казанском, а может, на Ярославском, он до сих пор там отдыхает, на Живодерке-Красина, купают его, мажут, раздевают, одевают, то так обрядят, то эдак... Не спутали бы с главным экспонатом.

Ну, это теория, пока еще осуществится, а официальная, всем открытая экспозиция запомнилась поразительной скукой, знобкой тишиной, пустыми залами, вообще - пустотой. Ничего живого, а от простреленного френча, фальшивого пистолета и отравленных пуль тянуло именно скукой и откровенной липой. Мы и заходили-то зимой, мальчишками, погреться, а только мерзли, душа смерзалась, и выходили молча, боясь друг друга, хотя едва ли было нам тогда на этот счет чем поделиться. Но какая-то липкая грязь нарастала в душе, хотя и не понять, что она значила и откуда налипла.