– Странно, – пробормотала она.

Томазина не могла вспомнить ни о каком письме, так как письма были большой редкостью и будоражили весь дом. Лавиния умела читать, писать и считать и всему этому обучила свою дочь, что тоже было большой редкостью.

Сначала Томазина взглянула на дату и удивилась еще больше, потому что Лавиния получила письмо всего несколько месяцев назад. Потом она посмотрела на подпись – и у нее глаза полезли на лоб.

– Томазина, ты что?!

– Неужели? – Томазина забыла, что она не одна в комнате. Неужели ее мать не бредила перед смертью? – Фрэнси. Фрэнси Раундли.

– А кто она?

Джоанна дергала Томазину за рукав, стараясь привлечь к себе ее внимание.

Томазина с трудом подбирала слова, рассказывая о том, о чем она и не вспоминала много лет:

– Мама стала ее гувернанткой, когда я была совсем крошкой, а Фрэнси тогда было лет десять, и у нее совсем недавно умерла мать.

Она замолчала и наморщила лоб. Она всегда думала, что миссис Блэкберн по старой дружбе взяла Лавинию к себе, и только теперь до нее дошло, что тогда ее уже не было в живых.

– Мы были там почти членами семьи, – продолжала она, заметив нетерпение девочки. – Даже когда Фрэнси в пятнадцать лет вышла замуж за Филиппа Раундли, мы не уехали из Кэтшолма. Это главное владение семьи Блэкбернов.

Томазине стало на мгновение стыдно, когда она вспомнила подробности этого замужества. Когда-то она мучительно ревновала Лавинию к Фрэнси. Фрэнси не заслуживала плохого отношения. Она потеряла мать, когда была совсем девочкой, потом, не прожив с ней и года, умер ее муж. Она вернулась в Кэтшолм и родила двух девочек, из которых выжила только одна.

– Странное у тебя лицо, Томазина.

– Последнее, что мне сказала мама: «Помоги своей сестре».

– Но у тебя нет сестры!

– Иногда Фрэнси звала меня младшей сестренкой. Наверное, мама имела в виду Фрэнси. Другого я просто не могу ничего придумать. Наверное, она хотела, чтобы я возвратилась в Кэтшолм.

Последние слова Лавинии застряли в мозгу Томазины и мучили ее как разболевшийся зуб. Но почему же теперь-то она не вздохнет с облегчением? Она нашла им вполне разумное объяснение, а сомнения почему-то не исчезали… Томазина развернула письмо и попыталась разгладить его на полу.

– А где Кэтшолм?

– На севере. Графство Ланкастер. – Она не отрывала глаз от письма. – Джон Блэкберн умер в прошлом году. И скоро свадьба Констанс Раундли, дочери Фрэнси, с Ричардом Лэтамом. Она сообщила маме о помолвке.

– Ну, значит, все твои беды позади! Ты поедешь в Ланкастер вместо Йоркшира, и тебе, конечно, будут рады в Кэтшолме. Ты была маленькая, когда уехала оттуда?

Томазина покачала головой.

– Твоих лет.

Она сложила письмо и похлопала им по подбородку, не понимая, почему ей так не хочется возвращаться в родные края.

– Тогда ты должна их всех помнить.

Как раз и нет! У Томазины сохранились очень смутные воспоминания о жизни в Кэтшолме, и к тому же безрадостные. Она даже не могла вспомнить, почему обезножела ее мать.

Имя Ричарда Лэтама показалось ей знакомым, но представить его себе она, как ни старалась, не сумела. На память приходили отдельные фрагменты той жизни, когда она была с Лавинией или с Фрэнси. Все остальные обитатели Кэтшолма оставались в тумане, кроме одного.

– Я помню Ника, – сказала она.

Правильно, Ник Кэрриер, сын управляющего. Он был всегда добр к ней. Если Фрэнси иногда снисходила до роли старшей сестры, то Ник с удовольствием играл роль старшего брата.

Джоанна подалась вперед, ожидая новых подробностей, но Томазина, отвлеченная одним ярким воспоминанием, ничего не замечала: Ник Кэрриер когда-то спас ее от петуха, а она ему сказала, что выйдет за него замуж.

Томазина криво усмехнулась. Через несколько лет, еще до отъезда Лавинии с дочерью в Лондон, разбилась ее детская мечта, потому что Ник женился на местной девушке по имени Элис.

– Ты куда поедешь? В Ланкастер или в Йоркшир? – допытывалась Джоанна.

Томазина постаралась забыть о детской обиде. Если Ник Кэрриер не может быть ее мужем, он будет ее другом. Как раз теперь ей больше всего нужен был совет старшего брата.

– Я еду в Ланкастер, Джоанна, – сказала она. – Вернусь в Кэтшолм и исполню последнее желание матушки.

Перчатки для жнецов по три пенса за пару! Этого Ричард Лэтам не мог вынести. Он разорвал счет и отослал перчатки обратно.

– Обойдутся и так, – сказал он, когда Ник поинтересовался его решением. – Иначе зачем Господь сотворил мозоли?

– Еще он сотворил волдыри и насекомых, которые сосут кровь.

«Благодаря» Лэтаму трудолюбивые крестьяне будут понапрасну страдать… Однако из собственного опыта ему было известно, что чем дольше он будет его уговаривать, тем меньше добьется толку. За последние три недели все стало еще хуже. Фрэнси Раундли, которая раньше во всем доверялась своему управляющему, теперь лишь повторяла слова будущего зятя. Боясь наговорить лишнего, Ник пошел к двери и услышал за спиной смех Лэтама. От злости Ник чуть не побежал к воротам и вдруг остановился как вкопанный при виде женщины и мальчишки, беседовавших о чем-то с привратником. Он сразу же забыл о Лэтаме.

– Миссис Стрэнджейс…

Он даже сам не понял, что произнес эти два слова вслух, пока женщина не обернулась. Синие глаза Лавинии Стрэнджейс смотрели на него, не отрываясь.

– Ник?

Ник удивился ее вопросу и повнимательнее посмотрел на нее. Длинные черные волосы свободно падали ей на спину из-под шляпы.

– Ник, – повторила она на сей раз утвердительно, и печаль в се голосе произвела на него не меньшее впечатление, чем ласка любимой женщины. – Вы меня помните? Я – Томазина.

Томазина.

«Значит, она не Лавиния, а дочь Лавинии…»

– Зачем ты вернулась?

Его вопрос смутил ее, и она остановилась, хотя уже было двинулась к воротам. Мальчишка тоже остановился. А он стоял и не мог отвести от нее глаз. Предвкушая развлечение, привратник подошел поближе, чтобы ничего не упустить.

Томазина выпрямилась и смело посмотрела в глаза Нику, но ей не понравилось их выражение. Однако она тоже была упрямой и, сверкнув синими глазами, сказала:

– Я выполняю последнюю волю моей матери.

Значит, она умерла.

Ник почувствовал облегчение и досаду одновременно. Даже из могилы Лавиния Стрэнджейс пытается повелевать им: она прислала сюда дочь, чтобы та мучила и искушала его.

– Вы остаетесь, мисс? – спросил мальчишка.

Томазина освободила его от ноши и дала монетку. Лицо мальчишки озарилось счастливой улыбкой. Томазина улыбнулась ему в ответ, но от ее улыбки не осталось и следа, стоило ей повернуться к Нику Кэрриеру.

Она была точной копией своей матери – такая же высокая, стройная и грациозная. И Ник никак не мог избавиться от ощущения, что Лавиния каким-то колдовством вернула себе юность и красоту. Да нет, напомнил себе Ник, она же уехала отсюда беспомощной калекой, когда Томазина была еще совсем девчонкой!

Но Томазина Стрэнджейс уже не ребенок. Запыленная с дороги, одетая в простое траурное платье, она ни в коем случае не должна была обращаться к нему, но она обратилась. Ник окинул взглядом ее высокую грудь и тонкую талию и с иронической улыбкой укорил себя за свои мысли.

Это не Лавиния Стрэнджейс, а дочь Лавинии… Ник знал: ему потребуется много времени, чтобы осознать этот факт.

– Я долго ехала, – сказала Томазина.

– Никто здесь тебя не ждал.

Хотя Томазину больно задела его враждебность, ей не потребовалось много времени, чтобы взять себя в руки. Вздернув подбородок, как это делала ее мать, она спросила:

– Где твой отец? Управляющий Кэтшолма меня не прогонит.

– Мой отец давно умер, и теперь я здесь управляющий.

Сочувствуя ему, Томазина положила руку ему на плечо.

Ее прикосновение обожгло его пламенем, хотя она была в перчатке, а он – в рубашке. Огонь побежал по его жилам, но когда он заговорил, тон у него был ледяной как февральская ночь.