Чужеземец отошел в сторону. Между бровями у него появилась складка — след раздумья.

Неделю назад тяжело заболел его отец. У смертного ложа собрались домашние. Слабым голосом умирающий подозвал к себе сына.

«Малх! — сказал он, с трудом приподнимая голову. — Мне надо с тобой поговорить. Пусть все уйдут!»

Когда они остались одни, Малх узнал, что человек, которого он всю жизнь считал отцом, вовсе ему не отец. Двадцать лет назад во время бури о скалы Тира разбился эллинский корабль. Море всю ночь выбрасывало на берег обломки, а утром рыбак увидел среди обломков мертвеца и рядом с ним ребенка лет трех. Ребенок был невредим. Он весело улыбался и протягивал к рыбаку свои ручонки. Рыбак взял мальчика. Боги не дали ему детей. И Малх — так назвали найденыша — стал единственным сыном и наследником рыбака Хирама.

Когда рыбак вернулся на то место, где подобрал мальчика, он, к своему удивлению, увидел, что человек, которого он считал мертвецом, жив… Он сидел на берегу моря и протягивал к волнам руки. Рыбак понял, что несчастный искал своего мальчика. Как он кричал! Так могут кричать только безумные! Наверное, он ударился головою о камни. Или он сошел с ума от горя. Рыбак не вернул ребенка. Да и что с ним бы стал делать безумный? Рыбак никому не сказал, что он взял мальчика.

Для этого имелась веская причина. В обломках кораблекрушения он отыскал увесистый кожаный мешочек с плоскими серебряными монетами — целое состояние для нищего рыбака. Может быть, это были деньги несчастного отца, или они принадлежали одному из тех, кто нашел смерть в волнах. Хирам не опасался, что кто-нибудь потребует у него его добычу. Более того, он считал справедливым, что деньги достались именно ему. Ведь он взял ребенка, а на воспитание нужны средства. Хирам предпочитал скрывать свою находку, потому что опасался зависти соседей. Чтобы скрыть источник своего внезапного обогащения, он переехал с семьей в другое место и там занялся новым промыслом — ловлей багрянок. 

Это было все, что узнал Малх о своем происхождении от человека, которого считал своим отцом. Отправившись в рыбачью деревушку под Тиром, он еще выяснил, что корабль, разбившийся в ту ночь, принадлежал некоему Трассилу из Милета. Но был ли безумный, о котором рассказывал Хирам, владельцем корабля? Или он просто пассажир? Все это можно узнать лишь в Милете. И надо же: вместо Милета он попадает к берегам Аттики, в Пирей!

Встреча на берегу еще больше расстроила Малха.

«Может быть, и мой отец скитается где-нибудь, как этот несчастный? — думал Малх. — Если он даже у себя на родине, никто не помнит его имени. Ведь с тех пор прошло двадцать лет. И какое это странное безумие — встречать корабли!»

Повреждения, нанесенные судну бурей, оказались серьезными. Пришлось задержаться на несколько дней. Пока матросы ставили новую мачту взамен треснувшей и чинили паруса, Малх знакомился с Пиреем. Здесь все было для него ново: и улицы, построенные словно по линейке, и обрамленная колоннадами портиков Гипподамия — так называли главную площадь этого портового города. Шумная толпа, наполняющая улицы, спорит на разных языках. Кого здесь только не встретишь! И скифа в кожаных штанах, и длинноволосого перса в одежде до пят, и темнокожего обитателя болот, откуда вытекает Нил, и голубоглазых рыжеволосых варваров с берегов Внешнего моря. И какие только товары не выставлены в Дигме приезжими купцами! В этом городе есть все, чем богаты четыре страны света. Но еще больше, чем Пирей, Малха поразили Афины. Храмы, соперничающие своей красотой с самой природой, обилие великолепных статуй и картин, цветущие сады. Все это заставило Малха позабыть о взволновавшей его встрече.

Но случай вновь столкнул его с безумным. Это было поздно вечером, когда он возвращался из Афин. Безумный брел по середине улицы. Его длинные ноги заплетались. Малх прижался к стене. Почему-то ему захотелось остаться незамеченным. Но предосторожности были излишни. Взор безумного устремлен к морю. Несчастный вглядывался в даль. Теперь Малх знал, что он ищет корабль. Море пустынно. Безумный повернулся и зашагал по улице, ведущей к храму Артемиды. Длинная тень тянулась за ним, ломаясь на синевато-бледных стенах. В призрачном лунном свете город казался как бы погруженным в воду, на морское дно. И какое-то странное чувство охватило Малха. Ему почудилось, что когда-то он уже видел эти дома с черепичными кровлями, эти вытянутые на перекрестках гермы, но что это было очень давно, в какой-то другой, лежащей за гранью его памяти жизни, словно во сне… И безумный, бредущий неведомо куда, был тоже из невозвратно потерянного прошлого, из царства сна. Малх, охваченный этим странным ощущением, побрел за безумным, забыв, что сходни на корабле могут поднять и тогда придется провести ночь на голой земле.

Он шел и слышал лишь шаги — шаги в гулком молчании ночи. Они отдавались в его груди, как гудение корабельного колокола, сзывающего всех на палубу в бурю. Малх шел, не замечая времени, не чувствуя усталости. Безумный ни разу не оглянулся. Словно он принимал Малха за тень и не слышал ни его шагов, ни его дыхания. У маленького домика на окраине Пирея безумный остановился и, внезапно обернувшись, сказал:

— Зачем ты за мною идешь? Мальчик мой еще спит. Ты можешь его разбудить.

Малх молчал. Боги отняли дар речи. «Значит, он видел, что я за ним иду… — пронеслось у него в мозгу, — И он не одинок. У него сын».

— Что же ты молчишь? — продолжал безумный, — У тебя нет дома. Пойдем, я дам тебе свою постель.

Безумный открыл низкую дверь и, согнувшись, вошел внутрь. Малх последовал за ним. В доме, видимо, не было светильников. Но одна из стен комнаты — та, которая вела в садик, — имела проем, закрытый какой-то тканью. Лунный свет проникал через ткань и падал на кучу тряпья в углу, на высокий деревянный сундук, видимо служивший также и ложем, и на детскую колыбельку.

Безумный наклонился над колыбелькой и что-то бережно поправил. 

— Смотри, как разметался… Подушечка жестка. Надо набить пухом.

Малх подошел ближе и увидел, что колыбелька пуста, совершенно пуста. Ему стало страшно. Какая-то сила метнула его к двери. Он бежал, не разбирая дороги, наталкиваясь на стены домов, вставал и вновь бежал.

Малх провел остаток ночи в гавани Пирея. Он то садился на разбросанные там и здесь камни, то ходил из стороны в сторону, сжимая ладонями виски. Мысли его скакали, и он был бессилен сладить с ними. Ему вспомнилось и детство, обстановка дома, в котором он вырос. Но странно: за всем этим хорошо знакомым вставало что-то еще словно в тумане, словно привычные картины написаны на другом, смутном, полустершемся изображении. Он вспоминал, с какой нежностью несчастный обращался к своему несуществующему ребенку. Несуществующему? А может быть, ребенок существовал или где-нибудь существует, только он уже вырос, а в больной памяти остался все тем же. Для несчастного время остановилось на какой-то точке, с которой началось безумие. Эту точку сознание пока не в силах перейти. Но ведь оно может вернуться к тому, что было прежде, если только восстановить последний момент катастрофы.

Жители Пирея были немало удивлены, когда прошел слух о незнакомце, скупающем обломки. За каждую доску он платил по оболу.

Зачем они были ему нужны? Говорили, что он хочет построить из них новую триеру. Но обломки, приобретенные им, никуда не годны. А за эти деньги можно купить крепкие доски. Может быть, в гавани Пирея появился еще один безумный? Безумие ведь заразительно. А чужеземца и хозяина гавани часто видели вместе. Чужеземец сопровождал безумного в его странствиях и вместе с ним встречал и провожал корабли. Замечали, что он заботится о несчастном, дает ему еду, следит за тем, чтобы в холодные дни на нем были плащ и шляпа. Безумный принимает заботы как должное, но со своим покровителем никогда не разговаривает и, кажется, даже не слышит, о чем тот его спрашивает.