— Я надеюсь, вы не думаете, что это я…

— Нет, Юля. Ты не могла знать про деньги заранее. Тебя использовали. Серега просчитался.

И его, скорее всего, тоже использовали. Причем очень хитро…

— Вы знаете, кто?

— На девяносто девять процентов. Больше просто некому…

Сухоруков задумался, потом повернулся к Лопоухому:

— Ты все понял?

Парень кивнул, только уточнил, куда везти товарища.

— Сюда, — сказал Сухоруков. — Девочки как раз с ним побеседуют. У Юленьки, наверное, вопросов масса накопилась. Да в этом деле еще и личный интерес имеется…

— Что будет с Сергеем? — резко спросила я.

— А ты что хочешь?

— Вы его не убьете?

— Зачем же мне его убивать? — удивился Сухоруков. — Для начала побеседовать надо.

Расспросить, как дело было… Да и потом, зачем человека убивать, если его использовать можно?

С выгодой? А от Сереги может быть много пользы — если держать его в узде. Причем он должен знать, что за каждый шаг в сторону хорошенько получит кнутом…

Но в тот вечер мы так ничего и не дождались. Без каких-либо объяснений нас с Татьяной доставили домой (на моей машине, за которой следовал джип сопровождения, в который потом пересел наш водитель, вежливо попрощавшись).

Ни до чего не додумавшись, мы легли спать. Но на следующее утро я решила, что мне следует сходить на набережную перед «Крестами», чтобы подать Сереге сигнал. Совесть мучила. Я считала себя в некотором роде виноватой перед ним.

Ольга Петровна заявила мне, что я — дура набитая.

— Лучше вечером иди, — сказала Татьяна. — Сейчас там народу полно. Сама подумай: следаки, адвокаты, «дачки» народ несет… А вечерком, наверное, поспокойнее. Кстати, у тебя куклы в квартире есть?

— Бумага, что ли? — не поняла я. — Бумаги навалом.

— Нет, настоящей куклы. С косами. Не Барби, конечно. Барби слишком маленькая. Не увидит еще. Куклы, как мы в детстве играли.

— Зачем?! Или… А ты думаешь, он поймет?

— Подумает. Сокамерники подскажут. Кому-то придет в голову. Ну что еще он может подумать?

— Что беременна.

Татьяну разобрал смех, потом она заметила, что это я буду говорить «маскам-шоу», если вдруг прибегут заламывать мне руки. Тогда я должна кричать: «Осторожно! Я беременна!» и пускать слезу. Должен же мужик знать, что скоро станет отцом? Пусть даже мужик сидит в тюрьме. Ему-то это вдвойне приятно.

Я также решила посоветоваться с Татьяной, какие слова мне лучше писать рукой в воздухе для Сереги. Слов должно быть немного, они должны быть короткими, но емкими — чтобы парень все понял, глядя на меня из зарешеченного окна. Можно, конечно, перекрикиваться, но все ли услышит любимый? По-моему, «рисовать» в воздухе сигнал надежнее.

— Так и покажешь ему: «В кейсе» плюс на стоящую куклу.

— И надо бы что-то про Сухорукова…

— Нет бы фамилия была покороче! — воскликнула Татьяна. — Слушай, а кличка у него есть? Ведь должна же быть. Ну может, он сейчас такой важный и банкирствующий, а раньше-то?

— Сизо, — усмехнулась я и рассказала Татьяне историю возникновения этого погоняла.

— Вот и прекрасненько. Так и покажешь: «Кукла у Сизо». Что еще?

— Что Сухоруков будет его допрашивать.

— Это сложнее… Хотя и так должен все понять. Раз кукла у Сизо… Ладно, Юлька, посмотришь по обстоятельствам. Если спокойно будет на набережной — полностью все покажешь. Что Сухоруков его допросить хочет, использовать, заставить работать на себя. Ну в общем, смотри по обстановке. А сейчас пошли по соседям, куклу в аренду просить.

Куклу нашли двумя этажами ниже. Я наплела какую-то чушь про то, что мне она нужна для репортажа, а вернувшись вечером из редакции, я ее верну. Хозяйка с дочкой моей версией удовлетворились и поинтересовались, о чем планируется мой следующий репортаж. Я ей что-то наплела. Сама для себя решила: обязательно расскажу про Аллочку (с фотографиями), а еще…

Посмотрим. Про следующий телерепортаж ничего сказать не могла. Ведь в любую минуту может позвонить Андрей, или Генка, или кто-то еще и пригласить на труп, или взрыв, или куда-то…

В девять вечера поехала в направлении Арсенальной набережной, машину поставила на Михайлова и ножками прогулялась до нужного места. Встала на тротуаре. Оказалась там не первая: неподалеку стояли две девушки лет двадцати двух, модельного вида, одна из них усиленно строчила в воздухе сообщения. Чуть дальше стояла холеная дама лет тридцати и надрывала горло. Ей отвечали. Ни одной женщины в возрасте я не увидела. Или день на день не приходится?

Огляделась по сторонам: никакие «маски-шоу» не приближались. Выкрикнула номер камеры, практически сразу же получила ответ: «Говори!» и продемонстрировала, что в кейсе была кукла, кукла у Сизо, и Сизо хочет допросить Серегу. Потом повторила сигнал еще раз.

Девчонки, стоявшие левее, передачу сигнала закончили и теперь курили, чего-то ожидая.

Я подошла к ним и поинтересовалась «масками-шоу», которые в этот момент волновали меня больше всего. Не хватало только после бандитских лап попасть еще в ментовские. Всегда, конечно, можно предъявить журналистское удостоверение, сказать, что материал собирала… Да и узнают меня в лицо, наверное. Но пока объяснишься с нашими ментами…

Две подружки ответили, что сами ни разу не сталкивались. Или пока везло. Одна приходит к своему парню, вторая — за компанию. Сейчас ждут, когда милый пульнет ответную записку. Я кивнула. Тоже собиралась подождать.

— Юля, а вы беременны, да? — девчонки кивнули на куклу в моих руках. Меня они узнали. — А вы будете хотя бы писать в декретном отпуске? То мы из ваших статей и репортажей столько узнали всего…

Я решила, что лучше просто подтвердить их догадку, не объясняя истинной ситуации. Не нужны девчонкам все детали. Сказала, что писать не брошу, да и телерепортажи тоже, скорее всего, не прекратятся. Просто камера не будет брать мой живот.

— А тебе удалось со своим трахнуться? — девчонки смотрели на меня, с нетерпением ожидая ответа.

— Ну если беременна, то естественно, — заметила я.

Они переглянулись.

— Нет, ты не поняла. Или твой что, недавно тут? Ах да, ты же нас про «маски-шоу» спрашивала.

Я сказала, что совсем недавно и практически ничего не знаю. Репортажи — это Одно, а когда твой мужчина оказывается «за забором» — совсем другое. Девчонка же, которая ходит к своему парню, со вздохом пояснила: она пока не нашла подходов для проникновения внутрь так, чтобы можно было заняться любовью и иметь хотя бы шанс забеременеть.

После чего мне рассказали историю про некую Любку (девчонкам ее в свою очередь тоже рассказали на этой же набережной), страстно желавшую ребенка от своего парня.

До его отсидки она была одной из многих девушек (парень отличался любвеобильностью), но когда он оказался под следствием, осталась одна-единственная. Парню светил длительный срок, а Любка хотела родить именно от этого человека, не зная, куда его могут послать отбывать наказание, и не представляя, удастся ли ей его еще когда-то увидеть. Проявив чудеса изворотливости, Любка смогла встретиться с любимым в мрачных стенах, возвышавшихся перед нами, причем в определенный день — когда зачатие было наиболее вероятно. И явно встречалась она с ним не через стекло и не в присутствии администрации.

Случилось удивительное: девушка в самом деле забеременела, а потом парня освободили по амнистии — до того, как она отправилась в роддом. Парень желал нести на руках не только родившегося ребенка, но и его маму, быстро ставшую законной женой. Он оценил самопожертвование русской женщины, которая и за декабристом в Сибирь, и за бандитом на стрелку. Про остальных девушек парень забыл и стал примерным семьянином, поняв, какое счастье ему привалило. Девушка получила то, о чем могла только мечтать.

Правда ли так было, или история, передавая из уст в уста, обросла множеством подробностей — не знаю. Но приведена она в том виде, в котором я услышала ее на Арсенальной набережной.