— Глупости, — возразила Зильфа. Но с кем она говорила, с ним или сама с собой? Соклей не понимал. Не понимал до тех пор, пока она не поставила кувшин на стол и не села ему на колени.

Его руки обняли её в радостном удивлении. Он поднял лицо, и она склонилась к нему. Их губы встретились. Она пахла вином и собственной сладостью. Она застонала.

Поцелуй длился и длился. Соклей думал, что опьянел от вина, но по сравнению с этим вино — это ничто. Его рука скользнула к ней под одежды. Двинулась мимо колена, по гладкой коже бедра туда, где сходятся ноги.

Но эта рука, устремившаяся к ей интимным местам, должно быть напомнила ей, какую игру они затеяли. С тихим испуганным стоном она отдернулась и соскочила с его коленей.

— Нет, — сказала она, — говорю тебя, мы не окажемся в моей кровати.

Будь она рабыней, он мог бы повалить её на пол и взять силой. Такое порой случалось и со свободными эллинками, например, когда они возвращались ночью с религиозных шествий. Поэты писали комедии о сложностях, следовавших за такими злоключениями. Но Соклей никогда не думал о применении силы в первую очередь. А уж использовать её против местной в городе, полном варваров… Он тряхнул головой.

Он не смог сдержать долгий злой выдох.

— Если ты не собиралась доводить дело до конца, не стоило и начинать, — сказал он. Пульсация в промежности подсказывала ему, как сильно он этого хотел.

— Прости, — ответила Зильфа, — я хотела немного сладости, не очень много, а чуть-чуть. И не думала, что ты… — она умолкла. — Я не подумала.

— Да. Ты не подумала. И я тоже, — вздохнул Соклей. Он одним глотком допил остатки вина. — Наверное мне после такого сходить в соседний квартал.

— Наверное да, — ответила Зильфа. — Но скажи мне, иониец, что мне теперь делать?

И на этот вопрос, как бы Соклей не гордился своим умом, ответить он не мог.

Менедем не спешил осмотреть красильни, расположенные на окраинах Сидона. Он придумывал разные оправдания, но реальная причина в том, что эти красильни, которыми славились финикийские города, воняли так жутко, что приближаться к ним не хотелось.

Когда ветер дул не как надо, вонь накрывала город. Но Сидон, как и многие города Внутреннего моря, имел и кучу других неприятных запахов, разбавлявших этот. Кроме красилен, в нём невыносимо и непреодолимо воняло разлагающимися моллюсками.

И как могло прийти в чью-то голову, что, если этих моллюсков раздавливать, они дадут жидкость, которая после правильной обработки становится великолепной финикийской пурпурной краской, — размышлял Менедем. Некоторые изобретения казались ему естественными. Всякий видит, что дерево плавает, а ветер дует и может что-то передвигать. От этого один шажок до плотов и лодок. Но пурпурная краска? — Менедем покачал головой. Просто невероятно.

Ему хотелось, чтобы Соклей был рядом.

Завидев финикийца, разбивающего молотом раковины, он окликнул:

— Радуйся! Ты говоришь по-гречески?

Тот только покачал головой. Однако, он знал, о чём Менедем пытался спросить, поскольку произнёс что-то на арамейском, и родосец смог уловить слово "иониец". Финикиец указал на хижину, стоявшую неподалёку. Потом выдал ещё одну фразу, полную шипения и хрипов. И Менедем опять разобрал местное название эллина. Может, там есть кто-то, говорящий на его языке? Во всяком случае, он на это надеялся.

— Благодарю, — произнес он. Финикиец махнул рукой и вернулся к своему занятию. Спустя мгновение, он остановился, подобрал кусок плоти и кинул в рот. Свежее опсона и не получишь, подумал Менедем.

Менедем открыл дверь хижины. На него уставилась пара финикийцев — плотный и тощий. Плотный заговорил раньше, чем Менедем успел хоть слово произнести.

— Ты, должно быть, тот самый родосец. Гадал, когда ты сунешься к нам.

По-гречески он говорил легко и бегло, но речь такая, будто учился он у какого-то преступника.

— Да, ты прав. Я Менедем, сын Филодема. Радуйтесь. А вы, господа…?

— Я Тенастарт, сын Метена, — сказал финикиец потолще. — А это мой брат Итобаал. Жалкое шлюхино отродье по-гречески не говорит. Рад знакомству с тобой. Ты желаешь краску купить?

— Да, — сказал Менедем. — А где ты выучил греческий так… хорошо?

— Да так, приятель, то тут, то там, — отвечал Тенастарт. — В своей жизни я в разных местах побывал, уж поверь. В городах Эллады… Но ты же пришёл не за тем, чтобы слушать, как я языком мелю.

— Всё в порядке, — сказал ему заслушавшийся Менедем. — Ты позволишь задать тебе один вопрос?

— Разумеется, — горячо согласился его собеседник. — Давай.

— Скажи мне во имя богов, о наилучший, как ты переносишь такую вонь? — выпалил Менедем.

Прежде, чем отвечать, Тенастарт сказал Итобаалу что-то на арамейском, и братья расхохотались. А Тенастарт опять перешёл на греческий:

— Все нас об этом спрашивают. И не важно, кто они — финикийцы, эллины или даже персы, когда я был ребёнком. Все спрашивают.

— А ты даёшь всем один и тот же ответ? — спросил Менедем. Тенастарт провёл много времени среди эллинов, и потому склонил голову, а не кивнул, как делали варвары. — И каков же этот ответ? — спросил Менедем.

— Хочешь правду? Так правда в том, что мы оба провели столько времени над этими раковинами, что вони не замечаем. Разве что в тот раз, когда я ненадолго отсутствовал. Ну немного воняло, когда вернулся. Но с тех пор замечаю вонь не больше, чем воздух.

— Думаю, да, — сказал Менедем. — Только трудно поверить.

Тенастарт опять сказал что-то на арамейском. Его брат кивнул. Итобаал показал на работника, крушившего раковины, коснулся своего выдающегося носа и пожал плечами. Должно быть хотел сказать, что и тот не замечает вони гниющих моллюсков.

Да и Менедему она уже не казалась такой ужасной, как тогда, когда он впервые пришёл в красильню. Однако, он был далёк от того, чтобы не замечать вонь. Хотел бы он не обращать на неё внимания, как эти братья-финикийцы.

— Так ты пришёл сюда, чтобы поболтать про мерзкую вонь? — спросил Тенастарт. — Или у тебя есть к нам дело?

— Давай о деле, — согласился Менедем. — Сколько хочешь за сосуд твоей лучшей краски?

Когда сидониец ответил, Менедем ахнул.

— Это же возмутительно!

— Такие дела, приятель, — развёл руками Тенастарт. — Мне надо на что-то жить, как и всем остальным.

Но Менедем покачал пальцем у него перед носом.

— О, нет, дорогой, так не пойдёт. Не выйдет, и я скажу тебе, почему. Финикийцы по всей Элладе торгуют пурпурной краской по такой же цене, и это после накруток посредниками. А сколько тогда они тебе платят?

— Должно быть, ты говоришь о торговцах из Библа или Арвада, — легко возразил Тенастарт. — У них краска хуже качеством, поэтому и цена меньше.

— Нет, так не пойдёт, — покачал головой Менедем. — Во-первых, говорят, что краски из Библа и Арвада нисколько не хуже сидонийских. После Тира ничьи краски лучшими не назовёшь. Во-вторых, я сам видел, как сидонцы торгуют за ту же цену.

Тенастарт улыбнулся, продемонстрировав отсутствие передних нижних зубов.

— Нравишься ты мне, родосец, вороны меня забери, если вру. У тебя кишка не тонка. Но скажи, с чего мне назначать эллину ту же цену, что и своим? — он перевёл эти слова Итобаалу, и тот закивал.

— Хочешь знать, с чего? — спросил Менедем. — Я скажу. Серебро всегда серебро, вот с чего. А теперь будь любезен, сообщи это и своему брату на арамейском.

— Ты дерзкий, — сказал Тенастарт, однако, звучало это скорее восхищённо. Они с Итобаалом перекинулись несколькими фразами на скрипучем родном языке, режущем ухо эллина. Когда закончили, Тенастарт назвал другую цену — чуть более половины от предыдущей.

— Ну, это получше, — сказал Менедем. — Хотя не думаю, что цена хорошая, и со своих ты берёшь ещё меньше, но уже лучше. Однако, сразу спрошу, возьмёшь серебро или устроим мену?

— Ты пришёл сюда на акатосе, — ответил Тенастарт. — А значит, под скамьями гребцов имеешь тюки с товарами. Что есть у тебя, и что ты за это хочешь?

— Двоюродный брат забрал благовония в страну иудеев, — сказал Менедем, — но и у меня довольно много осталось. На торговой галере можно перевезти товара больше, чем на вьючном осле.

— Ты говоришь про розовую эссенцию, которую производят родосцы? — спросил Тенастарт, и Менедем наклонил голову. Сидонец продолжил: — Хорошая штука, её к нам привозят нечасто. Вы продаёте её в крошечных сосудах из глины, так?

— Да. Она концентрированная, поэтому малого количества хватает надолго, — ответил Менедем.

— И что ты хочешь за один из этих сосудов? Нет, погоди, — Тенастарт поднял заляпанную краской руку. — Давай прикинем, сколько сосудов благовоний пойдёт за один горшок краски. Когда говоришь про сосуды, а не про оболы и драхмы, это как-то более дружески выглядит, неважно, так оно или нет.

Менедему беседа дружеской не казалась долго. Тенастарт высмеял первую предложенную ему цену. Менедем выразил презрение к цене Тенастарта. Каждый называл другого разбойником, происходившим из давнего рода воров и пиратов. Каждый утверждал, что другой думает только о собственной выгоде в ущерб всей сделке. Оба, без сомнения, были правы.

Но капля за каплей их предложения приближались друг к другу. И чем ближе, тем сильнее они ругали друг друга. Спустя какое-то время, Менедем, улыбаясь, сказал Тенастарту:

— А ведь весело, ты согласен?

Тенастарт вскочил со скамьи и крепко обнял Менедема.

— Эллин, если ты останешься в Сидоне хотя бы на год, я сделаю из тебя финикийца, забери меня вороны, если нет.

А потом назвал очередную цену, ненамного лучше предыдущей.

Становиться финикийцем Менедем не хотел, но говорить об этом — невежливо. Он назвал Тенастарту свою новую цену. Тенастарт разразился проклятиями в его адрес на греческом и арамейском. Они оба рассмеялись, что не помешало им продолжить кричать друг на друга и пытаться получить лучшую цену для себя.

Когда в конце концов они ударили по рукам, оба взмокли от пота.