Глава десятая

— Говорят, что финикийцы сжигают своих детей, если дела идут плохо, — рассказывал Менедем солдату, с которым попивал вино, — Но так ли это? Они на самом деле приносят такую жертву богам?

— Воистину, — ответил наёмник. Его звали Аполлодор, он приехал из Пафоса, с Кипра, и говорил на старомодном островном диалекте. — Истина в том, родосец, что именно так они и поступают во имя своей веры, и любой, кто откажется или спрячет своего ребёнка, будет разорван на части, если только просочится слух о подобном своеволии.

— Безумие, — проворчал Менедем.

— Ага, похоже на то, — согласился Аполлодор, — но, послушай, если бы варвары вели себя цивилизованно, тогда они бы перестали быть варварами, а казались бы, скорее, эллинами.

— Наверное. — К тому времени Менедем уже выпил достаточно, чтобы его сознание немного затуманилось, а может быть и не немного. — Когда мой брат вернётся из Иудеи, я без сожалений распрощаюсь с этими местами.

— Вернёшься домой? — спросил пафосец. Менедем кивнул. Аполлодор махнул финикийцу-трактирщику, заказывая ещё вина. Парень кивнул и махнул в ответ, что понял, и принес кувшин вина. Наёмник повернулся к Менедему. — А ты не думал остаться здесь?

— Только в ночных кошмарах, — ответил Менедем. Большинство из которых крутилось вокруг Эмастарт. Он боялся, что жена трактирщика будет являться ему ночами и спустя годы, визжа — Binein! Binein! Он не знал другой женщины, с которой идея совокупления казалась бы ещё менее привлекательной.

— Не как торговец, я имею ввиду. Не как купец, — продолжал Аполлодор, — а солдатом, воином.

— За Антигона?

— Воистину, за Антигона, — ответил наёмник. — Он великий человек, величайший в наши поганые времена. За кого же ещё махать мечом?

— Я бы с радостью сражался за Родос, как и каждый мужчина, если он не полный трус стал бы драться за свой полис, — ответил Менедем, — но я никогда не думал стать наемником, — сильно преуменьшил он свое отношение к этому вопросу.

— Мой дорогой, да ведь это самая лучшая жизнь! — воскликнул Аполлодор, — еда и жильё в мирное время, оплата опять же. И не забывай про трофеи, когда гремят барабаны, и ты идёшь на войну.

— Нет уж, спасибо, — ответил Менедем, — я мирный человек. Не хочу никому создавать никаких проблем и не вступаю в драку ради удовольствия.

— Честное слово, это просто глупо! — воскликнул Аполлодор, — Как же иначе показать миру, что ты лучше, чем твой противник?

— Взяв серебро, которое он хотел придержать, — ответил Менедем. — Зная, что оставил его в дураках.

— В дураках? — презрительно отмахнулся наёмник. — Оставь его рабом или трупом. А серебро добудешь, продав мерзавца.

— Понятно. Такая жизнь подходит тебе, — сказал Менедем. — А я так жить не могу. Я хочу не этого.

— И зря. Ты вполне мог бы стать солдатом. Я вижу, ты крепкий и ловкий. Такие ценятся больше, чем просто здоровяки, не слушай никого, кто скажет, что это не так.

— Да мне это всё равно, не хочу я носить копье, меч и щит, — сказал Менедем.

— Так выпей ещё вина, — ответил Аполлодор и махнул трактирщику, чтобы тот снова долил чашу Менедема, хотя там ещё оставалось на четверть.

Менедем уже был достаточно пьян, но рассудок ещё работал. "Он старается меня напоить, посильнее напоить, — думал он. — А зачем он так делает?" Перед ним появился ухмыляющийся виночерпий с кувшином.

— Погоди, — сказал Менедем, накрыл свою чашу ладонью и обернулся к наёмнику. — Думаешь, сумеешь вусмерть меня напоить и сделать солдатом, пока я не соображаю, что случилось?

Аполлодор изобразил удивление и растерянность. Менедем много раз видел, как подобное делали гораздо лучше.

— Да зачем же мне делать такое зло, наилучший? — невинно поинтересовался наёмник.

— Уж не знаю, зачем, но могу сделать некоторые предположения, — ответил Менедем. — Какую плату ты получаешь за каждого нового рекрута?

Он продолжал следить за солдатом с Пафоса. Конечно, Аполлодор вздрогнул, хотя и сказал:

— Понятия не имею, о чём ты, друг мой, ведь я поистине хотел лишь приятной беседы, которой мы оба могли бы весь день наслаждаться. Я и не надеялся встретить такого приятного компаньона в столь жалком месте.

— Звучит прекрасно, — сказал Менедем, — но я не верю ни слову, — Он осушил свою чашу и опустил обратно на стол. — Больше не желаю вина, — сказал он трактирщику на греческом. Потом, на всякий случай, добавил два слова на арамейском: — Вино? Нет!

Соклей был гордился мной, — подумал он, поднимаясь чтобы уйти.

— Подожди, дружище, — Аполлодор положил руку ему на плечо, — Честное слово, ты ошибаешься, и этим обидел меня.

— Я не стану ничего ждать, — ответил Менедем, — Прощай.

Но когда Менедем собрался уходить, Аполлодор крепко вцепился в него.

— Стой, — потребовал наёмник. — Оставайся и пей.

Голос больше не звучал дружелюбно.

— Отпусти меня, — потребовал Менедем. Солдат продолжал удерживать его, и Менедем попытался освободиться борцовским приемом, Аполлодор применил самый распространенный контрприем. Менедем подумал, что наемник сейчас немного узнает о его ловкости. Ещё один финт, внезапный рывок, захват…

— Всё! — взвизгнул Аполлодор, когда запястье выворачивалось все сильнее и сильнее. Оба понимали: нажми Менедем чуть сильнее, и оно сломается. Аполлодор заговорил очень быстро: — Ты неверно понял мои намерения, приятель, и…

— Думаю, я их правильно понял, благодарю, — Менедем ещё чуть-чуть согнул запястье наёмника. Что-то хрустнуло, но не кость, а сухожилие или что-то вроде того. Аполлодор ахнул и побледнел, как рыбье брюхо. — Я умею пользоваться и ножом. Если пойдёшь за мной, то очень, очень пожалеешь. Ты меня понял? А? — он ещё немного нажал.

— Да! — прошептал Аполлодор. — Забери тебя фурии, да!

— Хорошо, — Менедем отпустил. Он не поворачивался к солдату спиной, но Аполлодор так и остался сидеть, потирая вывихнутое запястье. — Прощай, — сказал ему Менедем ещё раз и покинул таверну.

На этот раз за его спиной не вспыхнула драка. Уходя, он оглянулся через плечо, чтобы убедиться, что Аполлодор не передумал и не решил погнаться за ним, и что у пафосца не нашлось тут друзей, желающих сделать эту работу за него. Никто не вышел из таверны. Менедем ухмыльнулся. Могу поклясться, что нет у Аполлодора друзей, — подумал он.

Свернув за угол, он обнаружил винную лавку другого сорта, из тех, где скорее торгуют вином в амфорах, чем в чашах. Припомнив отличное вино, которым угощал его торговец тканями Закербаал, Менедем заглянул в лавку и поинтересовался:

— Говорит ли здесь кто по-гречески?

Хозяин оказался почти ровесником отца Менедема, с лохматой седой бородой, ещё более лохматыми чёрными бровями и огромным крючковатым носом.

— Говорить немного, — ответил он и раздвинул пальцы, показывая, насколько немного.

Для того, что затевал Менедем, особых знаний языка и не требовалось. Он спросил.

— Есть у вас вино из Библа? Хорошее библосское?

— Вино? Из Библа? — переспросил финикиец, словно не был уверен, что расслышал правильно.

Менедем склонил голову. Потом, вспомнив, что он в чужой стране, закивал. Финикиец улыбнулся в ответ.

— Да. Я иметь. Ты… — похоже, он не сумел припомнить, как сказать "попробовать", или "отведать". Вместо этого, он жестами изобразил, будто пьёт из чаши.

— Да. Спасибо, — Менедем снова кивнул.

— Хорошо. Я дам. Я Маттан сын Маго, — сказал виноторговец. Менедем в ответ назвал своё имя и имя отца. Теперь он наблюдал, как Маттан открывает амфору, и обратил внимание на её форму, в каждом городе существовал свой характерный стиль, где-то они были круглые, где-то продолговатые. Взяв из рук финикийца чашу, он принюхался. Определенно, у вина чувствовался богатый цветочный букет, поразивший его в доме Закербаала.

Он сделал глоток. Как и в тот раз вкус вина оказался хуже, чем тонкий аромат, но вино вполне приличное. Менедем спросил.

— Сколько за амфору?

Когда Маттан ответил "Шесть шекелей — сиклей вы говорить", у Менедема едва челюсть не отвалилась. Двенадцать родосских драхм за амфору такого вина — удачная сделка даже без торга.

Но Менедем не желал, чтобы Маттан узнал его мысли. Он, насколько смог, сделал суровое лицо и сказал:

— Я дам тебе три с половиной.

Маттан произнёс что-то едкое на арамейском. Менедем поклонился. Это вызвало у финикийца смех. Они немного поторговались — и ради самого торга, и потому, что каждый был заинтересован в итоговой цене. И, наконец, сговорились на пяти сиклях за амфору.

После того как они ударили по рукам, заключая сделку, Маттан сын Маго спросил.

— Ты так и не сказал. Сколько кувшинов ты хочешь?

— А сколько у тебя есть? — спросил в ответ Менедем.

— Я смотреть.

Маттан пересчитал амфоры библосского, покоившиеся на деревянных полках, протянувшихся вдоль стен его лавки. Потом удалился в заднюю комнату за стойкой. Возвратившись, он сказал: "Сорок шесть". Подтверждая, что число верно, он четыре раза сжал и разжал пальцы обеих рук, а потом показал одну и поднятый вверх указательный палец другой.

— У тебя есть счётная доска? — спросил Менедем. Ему пришлось дополнять вопрос жестами прежде, чем Маттан понял и извлёк доску из-под стойки. Менедем защёлкал камешками по желобам. Вскоре, подняв взгляд на финикийца, он объявил: — Выходит, я должен тебе двести тридцать сиклей.

Маттан сын Маго следил за тем, как он считает. Финикиец кивнул.

— Да, правильно, — произнес он.

— Отлично, — сказал Менедем, — я пойду за деньгами и приведу матросов с корабля, чтобы забрать вино.

— Хорошо, здесь я, — ответил Маттан.

Если бы сейчас на борту "Афродиты" находилась вся команда, они могли бы отнести весь груз за один раз, но поскольку многие развлекались в Сидоне, пришлось сходить трижды. К моменту, когда они закончили таскать тяжёлые амфоры на купеческую галеру, люди взмокли и валились с ног от усталости. Те, кто умел плавать, попрыгали голышом с корабля в воды гавани, чтобы охладиться. Менедем выдал тем, кто носил амфоры, дополнительную дневную плату.