Когда смена закончилась, я еле стоял на ногах. Впрочем, как и каждый из нас. Остались только я и Генри. Мартин уже с полгода воевал где-то на передовой, Джон отправился в Техас к родителям еще раньше, а Майки и умер от рака два месяца назад. Да и перекуры устраивать потерялся смысл: сигареты отсутствовали.

Я злобно смотрел на скудную выплату, борясь с кисло-горьким привкусом голода: одна банка мясного паштета, четвертинка серого хлеба, сыр и вода. Необходимо набраться энергии перед самоубийственным завтрашним рабочим днем, но откуда взяться силам при таком питании?

С раздражением и завистью я оглянулся на огромный монитор, по которому круглосуточно крутили одно и то же: патриотические ролики, призывающие в армию и показывающие, как шикарно живут жены солдат, которым выплачивается ежемесячное пособие, способное прокормить большую семью из десяти человек. За каждый военный подвиг солдата – поощрительная премия. За повышение в звании – беспроцентный кредит на крупную сумму. Пошел воевать – обеспечил жену, детей и родителей. Пропаганда, способная поставить под ружье даже самых трусливых и ленивых. И все дураки давно ушли на фронт, поддавшись всемирному умопомешательству, только самые смышлёные остались в тылу, понимая, что реклама солдатской роскоши – лишь манипуляция их сознанием. Никому не хотелось умирать за искусственно насаждаемую идею. Беда в том, что ни та, ни другая противоборствующая сторона не могла или не хотела остановить кровопролитие…

Эмили встретила меня безрадостно: лицо бледное, щеки еще сильнее похудели. Ее уволили три месяца назад, так как больницу, в которой она работала, сожгли вражеские диверсанты. Едой и не пахло в доме, и я, игнорируя виноватый взгляд жены, невозмутимо выложил на стол скудный паек, удовлетворившись стаканом воды. Молчал. Трудно соображать, когда желудок сводят спазмы.

- Ты ешь, тебе нужнее, - предложила Эмили, отворачиваясь от стола и создавая видимость домашней суеты. Я знал, какого мужества стоило ей отказаться. Ненавидя себя за черствость, шагнул вперед и заключил ее в крепкие объятия, не позволяя вырваться. Эми сдержанно разрыдалась, пальцами вцепившись в края ржавой раковины.

- Есть вариант, - предложил я, - попробуем переехать ближе к центру. Индиана, Огайо – выбирай.

- Да кому мы там нужны. Сегодня по Си Эн Эн говорили, что беженцам нигде не рады – своих ртов хватает, - замогильным голосом сообщила Эмили. – Правительство умыло руки: закрылось еще четыре больницы, вскоре станет негде лечить нуждающихся… да и некому, и нечем. Нас бросили здесь на верную смерть. Техасцы никого не пощадят, когда придут на наши земли.

- Тогда мы будем защищаться! – прорычал я в ярости, не в первый раз задумываясь над тем, чтобы тоже отправиться на войну. Я не хотел этого, никогда не желал бесславно погибнуть где-то вдалеке от родного дома, за чужие интересы, но ситуация оставляла все меньше выбора. Или они нас, или мы их. Мое место займет какой-нибудь несчастный безработный, а моя сила, моя воля нужны в бою.

Эмили развернулась, со слезами наблюдая за моим приступом безумия. Конечно, от ее внимательного взгляда не могли укрыться мои мысли, она понимала, к какому сценарию все идёт.

И тогда она выпалила, добивая меня контрольным выстрелом:

- Я беременна!

- Беременна?! – я остановился, прекратив дурацкие метания по кухне и, очевидно, побледнев.

В нашем депрессивном времени, где будущее не прослеживалось даже на день вперед, как можно обрадоваться появлению малыша? Это кошмар, трагедия и для родителей, и для ребенка.

- Беременна… - Я чувствовал, что почти упал.

Эмили помогла мне дойти до стула. Мы затеяли бестолковый спор о том, кто должен поесть. В моем понимании, беременной женщине еда была гораздо нужнее, в понимании Эмили я должен быть сыт, чтобы заработать и принести еще.

Пока мы пререкались, катая по столу паёк туда-сюда, я, разглядывая осунувшееся лицо любимой женщины, медленно «дозревал». Кажется, судьба не оставила мне никакого выхода. Прятаться дома, когда я мог сделать так, чтобы жена и ребенок ни в чем не нуждались - трусость и позор для сильного здорового мужчины. И, даже понимая, что стану пешкой в чуждой мне игре властных верхушек, я обязан был воспользоваться привилегиями, которые сулят женам солдата…

- Сколько?.. – нежно пробормотал я, прекратив разом споры о еде. Поймал любимую женщину за талию, подтянул к себе, ладонь приложил к животу, согревая еще не родившееся дитя, мальчика или девочку. Мне так хотелось быть уверенным, что ребенок родится, он заслуживал жизни, но не такой, какую влачат девять из десяти жителей умирающих городов, а нормальную жизнь, обеспеченную, достойную. Я не хотел рыдать на могиле жены, сгоревшей от истощения. Я мог спасти обоих от гибели.

- Почти три месяца… - ее голос превратился в шёпот. Она смотрела поверх моей головы, будто стыдилась того, что оказалась в положении.

- Почему мне не сказала? – Я рассердился, ведь тем самым она не позволила мне заботиться о ней. Лихорадочно припоминал, где объел, где не помог, не согрел вовремя, и злился на себя за это.

Эмили сглотнула, все еще пряча глаза. Ее тон, когда она заговорила, стал совсем безжизненным:

- Хотела прочувствовать, что это такое – быть матерью. Хоть недолго помечтать. Я знала, что когда узнаешь о беременности, ты примешь решение, которое мне не понравится: или уйдешь на фронт, что не устраивает меня… или потребуешь аборт, и мне придется с Ним расстаться, - она накрыла мою ладонь, теперь мы вместе грели нашего ребенка. А затем убийственно закончила: - Аборт еще успею сделать… плацента стоит бешеных денег, нам на полгода хватит…

- Ты что несешь?! – приходя в ужас от ее слов, заорал я и вскочил с места. Стул опрокинулся, Эмили отшатнулась, будто я собираюсь ее ударить, закрылась руками.

- Ты же понимаешь, что я права, - закричала она резким, сломанным голосом. – По-другому нам не выжить!

- Выжить! – ответил я грубо, сжимая кулаки. Моя ненависть к суровым испытаниям была настолько велика, что перед глазами заплясал огонь. Я не позволю жене и ребенку страдать, не позволю каким-то жалким техасцам уничтожить наш город.

- Ты не пойдешь на войну! – взревела Эми, испугавшись моей жесткой решимости. Ее губы задрожали, влажные глаза наполнились отчаянием. – Ты не бросишь меня одну.

Я мог бы многое сказать: и что у нас не осталось другого выхода, и что я давно собирался это сделать, просто тянул, ожидая подходящего случая, и что нет ничего важнее еще не родившегося ребенка, и что необходимо когда-то брать ситуацию в руки и формировать свое будущее, иначе его вообще не будет… но вместо тысячи слов я привлёк жену к груди, крепко обнял, чтобы она почувствовала себя хоть капельку защищённой. Так мы и стояли некоторое время, голодные, обречённые и отчаявшиеся.

- Я не хочу хоронить тебя, - плакала любимая, разрывая мне сердце. Сколько раз я ей уже клялся, что останусь в тылу? Десять? Двадцать? Не сдержал, получается, обещания.

- Этого не случится, - все, что мог теперь сказать. – Может, меня не отправят на передовую? Вторая и третья линия фронта не так опасны, - и тут же вспомнил, как теми же самыми словами отмахнулся от меня Джон Леон. И где он сейчас? Удалось ему осуществить задуманное?

- Себя не обманывай, - невольно повторила Эмили мой ответ Джону.

______________________________________________

Фронтовая граница где-то между Миссури и Иллинойсом, август 2570

Солнце нещадно палило в спину, и пучок высохшей травы, намотанный на голову, не спасал от адского пекла. Оставаясь на позиции, я периодически вытирал грязным рукавом пот с лица и шеи, мечтая о вечернем купании в бочке. Сжимая калаш, исступленно всматривался в дальний конец поля, но в мареве поднимающегося с потрескавшейся земли горячего воздуха не мог различить передвижение врага. А может техасские собаки, также как и мы разморённые беспощадной жарой, сделали перерыв?

Позади нас был город Эвансвилл, мы стояли насмерть. Причем в буквальном, к сожалению, смысле. Граница еще неделю назад находилась возле Провиденса, но наши линии обороны техасцы смели волна за волной. Будто беспомощные младенцы, солдаты наступательной армии Нью-Йорка, призванные освободить Провиденс и Мэдисонвилл, не только не добились поставленной цели, но бежали как трусы. Наша войсковая часть, последняя надежда Эвансвилла, встретила техасских собак массированным заградительным огнем, на время приостановив бойню. Увы, раненых не удалось спасти: поле, пролегающее между нашей линией обороны и техасской, обстреливалось слишком интенсивно. Ничего не сумев сделать, мы в отчаянии наблюдали, как не добравшиеся до родных окопов ньюйоркские солдаты медленно умирают от ран, потери крови и палящего солнца, как на вражеском конце поля живых забирают в плен, чтобы наверняка пытать. И знали, что тем временем техасские собаки группируют новые войска, чтобы смести последний защитный барьер и взять город.