Так мы сдавали города врагам. Ничего не могли поделать. Ввязавшись в войну, я стал со временем понимать страхи вернувшихся с передовой выживших солдат: техасцы в самом деле производили впечатление непобедимых воинов. И вскоре мне предстояло убедиться в этом лично, – первая и вторая линия фронта смяты, незаметно я оказался на передовой, и мне придется столкнуться лицом к лицу с неумолимо приближающейся смертью. Преодолеть слабость и страх, победить… или умереть, так и не увидев жену и ребенка.

После моей гибели ей будут выплачивать пособие еще пару месяцев… а затем она вновь начнет высыхать от голода. Так что мне нельзя умирать. Я должен выжить, чего бы мне это ни стоило.

Откинувшись на спину, я глотнул из фляги теплой вонючей воды, прищурился в бинокль, разглядывая нашу тыловую кухню, возле которой суетились рядовые бойцы. Втянул носом воздух, стараясь абстрагироваться от горького привкуса тлеющей после взрывов земли и тошнотворного запаха гниющих трупов, разбросанных на нейтральном (пока) поле. Слабый ветерок приносил аромат овсянки с синтетическим мясом. Каждодневный рацион не отличался разнообразием, но количественно кормили на фронте лучше, чем на заводе.

Невольно я вспомнил Эмили: как она там сейчас? Последнее ее письмо я получил еще в апреле, в нем она рассказала, что переехала в Индианаполис, и что все хорошо: продуктов хватает, поставили на медицинский учёт, относятся со вниманием. Я заскрипел зубами, вспомнив еще раз слова врача: если родится мальчик, материнское пособие будет платиться до его совершеннолетия, вне зависимости от того, погибнет ли отец. Они что, планируют вести войну вечно? И мой еще даже не рожденный сын уже сейчас отмечается в табеле как будущий солдат. Мне хотелось увезти семью на необитаемые земли, найти для нас тихое место за полярным кругом. Увы, мирного острова не существовало на обезумевшей Земле, а в космос человечество уже давным-давно не летало.

Я сжал калаш, качая головой: этот русский автомат – лучшее наследие, которое осталось нам от цивилизованного прошлого. Калаш да примитивные винтовки с пушками, танки-коробки времен почти доисторических – остальное сгинуло вместе с высокотехнологичными заводами, да вместе с умами, которые могли тот опыт повторить. Человечество систематически занималось пропагандой мирного образа жизни и десятилетиями уничтожало оружие и знания о его производстве, в итоге к началу новой мировой войны людям оказалось нечем воевать. Кто знает, а не было ли это сделано специально, чтобы сокращение численности населения прошло без вреда для окружающей среды, в которой еще хотелось жить просвещённым потомкам? Если это так, то тому, что это задумал и организовал, все удалось…

Я вяло проверил затвор: все было в порядке. Хотел попросить сигарету у лежащего в трех метрах от меня Ленни, молодого паренька из Буффало с такими светлыми волосами и ресницами, что он казался седым, но передумал, не желая помереть от рака. Я еще ребенка увидеть хотел.

- Ничего? – спросил я у Ленни, засовывая в рот травинку, чтобы отвлечься от навязчивой никотиновой зависимости.

- Третий день пошёл, - буркнул парень.

- Не надо было дожидаться, пока они соберутся с силами, - проворчал я, недоброжелательно косясь в сторону полевого командира. – Надо было идти в контратаку, а теперь что… теперь они уже подлечились и наверняка свежих бойцов подтянули.

- Перебьют нас всех, - Ленни сказал это очень тихо, но в полуденной тишине, когда даже насекомые попрятались от пекла, я хорошо его расслышал.

- Отставить унылые мысли, - я выплюнул раздражённо травинку, и Ленни заглох, послушно уткнувшись в бинокль.

Я, в свою очередь, вновь посмотрел в сторону тыла. Стояла пыль столбом, от грязной старой машины отделился человек с сумкой через плечо и бегом направился в нашу сторону.

- Почта! – возликовал я, и неподвижные фигуры солдат, лежавших через каждые три-четыре метра друг от друга и слившиеся со степным фоном, беспокойно зашевелились, завертели головами.

- Почта… почта! – раздавались радостные возгласы тех, кто ожидал писем из дома. В этом месяце я должен был стать отцом, так что мое волнение трудно было переоценить. Я даже привстал, рискуя получить пулю в затылок, и не сводил глаз с храброго почтальона, спешащего к простреливаемой насквозь передовой.

- Уинстон, Джордж! – перечислял курьер, ввалившись в неглубокий окоп, по которому можно было передвигаться максимум на четвереньках – глубже в иссохшей степи было не вырыть.

- Здесь! - К нему тянулись руки, передавали мятые белые квадратики через головы.

- Роджерс, Мэт!

- Я!

- Хэнсон, Бенджамин!

- Тут он, давайте сюда!

- Ричардсон, Стив!

- Нету…

Повисла тяжёлая пауза.

- Погиб две недели назад…

- Дальше, - кивнув, продолжил почтальон, убирая белый квадратик обратно в сумку. – Уайт, Тони.

Я выхватил конверт, почти приплясывая, не сразу даже заметив, что письмо не одно, их целая пачка, – долго же они шли, родные. Два, три… четыре письма написала мне Эмили, по одному каждый месяц. И они только сейчас добрались до адресата.

Не обращая более внимания на радостные восклицания солдат, я уединился к тем счастливчикам, которые уже читали послания. Перебрал письма по датам, открыл самое первое…

«Тони, дорогой, как же давно мы с тобой не виделись, мне кажется, целую вечность! Как ты там, надежда есть на то, что ты вернёшься хотя бы в августе, к рождению малышки? Вроде, говорят, что у нас будет девочка, но это еще не точно.

Надеюсь, ты не ранен?! Хотя, был бы ранен, мы бы уже увиделись… Молюсь каждый день, чтобы война закончилась, и ты вернулся живым и здоровым, но новости пугают. Вскоре больше не будет Америки, только Техас останется. Пленных они не берут, чтобы местные жители не устраивали нападений в спину. Ох, Тони, это все настолько страшно! Ричмонд пал, нашего прежнего дома больше нет… Мне так жаль, любимый…»

Я пропустил переживания Эмили, зная, что позже перечитаю письмо подробнее, и не единожды. Сейчас меня интересовало не мрачное будущее, которое жене мерещилось из-за вполне объективного страха, а состояние здоровья ее и малышки. Поэтому я обратился сразу в последний абзац:

«Мой живот уже заметный, стало неудобно наклоняться, так что соседка по квартире помогает мне с готовкой. Она тоже беременна, и пока мужей нет, мы решили жить вместе, чтобы поддерживать друг друга, и чтобы легче было ждать, - знаешь, вдвоем не так трудно справляться, да еще и есть с кем поговорить. Ее квартира рядом с моей.

Чувствую себя хорошо, познакомилась в родильной клинике с замечательными санитарками, которые проводили мне обследования и процедуры. Приглашают работать. Я озадачена: устроиться прямо сейчас или после родов…»

Я заскрипел зубами от невозможности ответить жене немедленно: нет, нет и нет. Незачем тратить силы на работе, тем более недостатка ни в чем она не имеет. Успеет еще наработаться за всю жизнь!

Открыл следующее письмо:

«Тони, дорогой, не пришло от тебя ответной весточки, это так страшно! Говорят, вас почти взяли в окружение?! Пожалуйста, только не это! Откажись воевать, сбеги, но не допусти плена, – я твоей смерти не переживу, тем более знания, что тебя наверняка долго пытали! Недавно в больницу, рядом с которой я живу, привезли двух раненых техасских солдат, хотели допросить, когда те придут в сознание. Буквально через несколько минут в больнице прогремел взрыв. Говорят, техасцы сами себя подорвали, не оставив ни клочка. А ведь был такой шанс раскрыть секрет их непобедимости!

Моя соседка узнала одного из них, – говорит, этот парень жил от нас через два дома. Теперь гадаем, то ли сам дезертировал (но почему?!)… то ли его принудили стрелять в своих? Это возможно? Часто такое у вас случается? Не хочу представлять, что подобное может произойти с тобой, не могу поверить, что я тебя отпустила…»

Я вновь перемахнул в конец письма, беспокойство Эми, как всегда, было преувеличенным.

«Безумно соскучилась… Так хочется, чтобы ты увидел, какой я стала, – ты бы меня не узнал! Прибавила двадцать три килограмма, круглощекая неуклюжая толстушка с огромным животом, но на тоненьких ножках. Даже интересно, понравилась бы я тебе такой?»