Мы гуляли по цветущему саду, держась за руки и узнавая друг друга; целовались в переплетении корней, заменявших постель; сливались в экстазе на сладко пахнувшем склоне. Пока розовые лепестки не опали, укрыв землю, а весенний лес не превратился в белый с бордовыми вкраплениями плодоносящий сад. Тогда, не задумываясь ни о чем серьезном, мы наслаждались жизнью, пробуя ее на вкус в буквальном смысле: каждый фрукт, чуть-чуть отличающийся от других формой или цветом, каждый мясистый листок. И друг друга.

Мы говорили о литературе, которой тут никогда не было и не могло появиться, потому что у местной формы жизни не существовало бумаги и пера. О музыке, которая не могла прозвучать, потому что эукариоты не имели органов для извлечения звука и органов слуха. Об изобразительном искусстве, которое не могло запечатлеть красоты этого места, потому что эдемиане обходились без рук. О достижениях человечества и смысле жизни, о потребности в семье и детях – вещах, которые вряд ли были понятны Лире, похожей на меня только внешне, но разум имеющей иной. Мне казалось, что она увлеченно слушает мои вдохновенные излияния, но к концу лета я стал неизбежно замечать, что это притворный интерес. Мы были слишком непохожие, чтобы понять друг друга.

Когда плоды засохли и стали опадать вниз вместе с кожистыми листьями, застилая землю и обнажая ветви, пелена самообмана спала с моих безумных глаз. Я начал обращать внимание на мелочи, которых не замечал раньше: в любви Лиры ко мне не было ни искренности, ни потребности, ни жизни. Я начал видеть в ее действиях одно только желание угодить. Меня стало раздражать это.

- Что случилось, что с тобой? – выдохнула девушка, когда я однажды ночью вскочил, мечась по нашей комнате как запертый в клетке зверь.

Нежный голос девушки уже не возбуждал во мне былой страсти и первобытного любопытства. Свежесть чувств ушла, остался лишь горький осадок безответности.

- Я не знаю, - бормотал я, переживая. – Что-то не так!

- Я слушаю тебя.

- Прекрати! – рассердился я на ее постоянную готовность пойти мне навстречу и сделать все, что ни попрошу. – Ты не хочешь слушать! – в сердцах обвинил я.

- Ты ко мне несправедлив, - без капельки укоризны, терпеливо и кротко, и оттого, казалось мне, неловко, неправильно, объяснила девушка. – Все время с тех пор, как нахожусь здесь, я слушаю тебя. Я только этим и занимаюсь.

- Вот именно! – я нащупал верную мысль и стал развивать ее, начиная понимать, чем именно недоволен. – Ты слушаешь меня, будто я твой бог и ты готова целовать мне ноги. Но я не бог! И ты мне не рабыня. Я хочу знать, что ты занимаешься тем, чего хочешь сама!

- Я хочу все, что нравится тебе. – Лира наморщила лоб, будто в самом деле не понимала, о чем я толкую.

- Ты! Ты! – подбежав, я с силой стиснул тоненькие запястья, встряхнув девушку. – Я хочу, чтобы ты чувствовала страсть, когда я тебя обнимаю. Чтобы познала наслаждение, которое я тебе дарю. Чтобы любила меня, как человек человека. Чтобы каждое мое прикосновение вызывало у тебя невольные стоны.

- Такие? – спросила Лира, издав звук, и я с ужасом выпустил ее руки, услышав пугающую пустотой неестественность. Как марионетка, повторяющая то, что скажет хозяин.

- Я хочу видеть, что ты так же сильно хочешь меня, как я тебя. Чтобы ты сказала, какие мои ласки тебе нравятся, а какие ничего не вызывают. Чтобы ты нашла саму себя.

- Я стараюсь, - голос ее дрогнул, и мое сердце задрожало в ответ, но я был слишком зол, чтобы уступить в этом нелепом споре. Мы много говорили о чувствах, наши ночи были насыщены любовью, но лишь недавно я стал замечать, что участвую в этом спектакле один. И это стало началом конца. Потрясением, которое я пока еще не пережил.

Мы будто превратились в стареющую пару, которая обнаруживает неожиданно на склоне лет, что нет никаких общих интересов, и они все эти годы просто обманывали самих себя. И прекращают притворяться.

- Я хочу любить тебя, - прошептал я, присаживаясь рядом и снова беря Лиру за руки, но теперь нежно и с надеждой, - но я хотел бы, чтобы и ты сказала мне, чего действительно хочешь. Неужели тебе нравится все, что я делаю и говорю? Не может такого быть, чтобы тебя все и всегда во мне устраивало. Бываю ли я груб, или ты просто не в настроении пойти со мной, когда я решу прогуляться, или тебя не устраивает наш дом? Ты должна сообщать мне об этом. Требовать что-то, в конце концов!

Девушка моргнула, силясь понять. И мое сердце заболело от того, каким несчастным было ее лицо.

- Ты просишь меня о том, чтобы я тебя в чем-то упрекала?

- Чтобы ты не молчала, если тебе что-то не нравится, может, даже кричала на меня, когда недовольна. Я хочу увидеть в твоих глазах жажду жизни, а не покорное желание повиноваться во всем.

В широко распахнутых карих глазах не отразилось того, что я мечтал увидеть – быть может, обиду, боль. Эмоции, обычные человеческие чувства. Не всегда приятные, необязательно созидательные, может, убийственные и жестокие, опустошающие и злые. Искра надежды во мне, не успев зажечься, уже погасла.

Я хотел видеть в Лире человека. Но она не могла им стать…

- Ты просто… Посмотри на себя, Лира! Люди, в особенности женщины, так себя не ведут.

- Они кричат и всегда чем-то недовольны, - бросила она факт.

- Да! – согласился я, хотя признавал, выглядело это не очень логично. Но в этом и состояла человеческая природа, иначе нам скучно было бы жить.

- Ты просишь меня о том, что противоречит моей сути, - тихо сказала девушка, опуская глаза. – Ты живешь, заботясь о себе, мы же всегда заботимся обо всех, кроме себя. В этом наше предназначение. Мы одно целое, не разделяемое на составные части. Если один нарушит порядок, рухнет вся система. Наш мир построен на взаимопроникновении и самоотдаче. Даже наша любовь отличается о той, которую описываешь ты. Она естественна, как сама жизнь, открыта, как небо, и безлика, как ночь. Мы не можем любить кого-то одного, но каждый в отдельности любит всех остальных, вместе взятых. Самозабвенно. И в этой любви не может быть эгоизма.

- Ты говоришь мне не о любви мужчины и женщины, - печально качал я головой. – То, что ты описываешь, мы называем религией…

- Я не умею иначе, - поникла Лира в плечах, стискивая перед собой пальцы. – Наша любовь безусловна. Суть нашего существования – подстраиваться под других так, чтобы было удобно всем. Счастье одного неотделимо от общего чувства. В нашей системе нет места противоречиям, все действуют единым фронтом, и если плохо одному, остальные стараются исправить это. Поэтому наш мир устойчив и стабилен, поэтому у нас нет болезней и войн, боли и страха. Мы достигли пика эволюции в развитии, достигли идеала.

- А то, что ты теперь описываешь, это утопия, Лира. Такого совершенства не существует, его просто не может быть.

- Но это есть! Мы именно такие.

Качая головой, я недоверчиво уставился в широко раскрытые карие глаза. Между нами словно выросла стена непонимания, и я отчетливо замечал монументальные различия между нашими сознаниями. Как бы я ни пытался сделать из Лиры человека, она инопланетное существо.

- Разве вам не скучно быть настолько идеальными и жить, не совершая ошибок? – устало спросил я.

- А разве лучше жить, убивая и ненавидя друг друга? – парировала Лира.

Я кивнул. В словах девушки был смысл.

- Разве ты не приходил в восхищение каждый день, который проживал здесь? Не говорил, что наш мир прекрасен?

- Ваш мир прекрасен, - согласился я. – Но теперь я понимаю, как ошибался с самого начала. Красота не в совершенстве, Лира. Ваш мир идеален, но он одинаков во всем, каждое прекрасное дерево в точности повторяет предыдущее, нас окружают ровные цветущие холмы, солнце всегда заходит и восходит в одно и то же время, здесь никогда не бывает грозы, разноцветных закатов, нет благородных животных или поющих по утрам птиц, ожогов, холода или жары, даже ветра! А дождь начинается в отсчитанный срок. Но разве тебе не наскучило это со временем?! Вспомни, как мы радовались, найдя плоды, в которых красного цвета оказалось больше, чем белого – нам казалось, что даже вкус чуть-чуть отличается. Или когда вырастили вазу необычной формы? Или когда ты начинала ходить и говорить, открывая что-то для себя новое и изучая человеческие неограниченные возможности? Разве это не было прекрасно?