Нет. Просто невероятно! Ясно, что одна из женщин играет чужую роль! Те же фразы… Почти те же слова… Но ведь Жаллю не двоеженец! Я уже не слушал, что говорила Клер. Мне вдруг пришло в голову: а что, если Ману — его любовница? Разве это не единственное разумное объяснение? Я перебирал в памяти все, что мне до сих пор не удавалось убедительно истолковать. Но на сей раз все факты выстраивались в логическую цепочку. Так вот почему Ману упорно отмалчивалась, когда я предлагал ей развестись с мужем?

— Ваш брак удачным не назовешь, — посочувствовал я Клер.

Голос у меня дрожал от гнева, но Клер ничего не замечала. Похоже, она испытывала облегчение, радовалась, что была со мной так откровенна, как будто тем самым доказала мне свою любовь, — и это было мне неприятно.

— Он вас обманывает? — спросил я без обиняков.

— Помилуйте, да ему просто некогда. Угадав все остальное, вы должны были почувствовать и это. К тому же ему важно оставаться неуязвимым. Любовница требует расходов. Вообще такой образ жизни делает мужчину более слабым, подвергает соблазнам… Раз уж Рене не может позволить себе иметь друзей, станет ли он заводить любовницу?

Что ж, все это звучит весьма убедительно. В здравом смысле Клер не откажешь.

— А вам, — продолжал я, — никогда не хотелось ему изменить?

— Иногда.

Она улыбалась мне, а я все больше злился на себя. И зачем только я затеял этот разговор, принявший столь сомнительный оборот?

— Но вы так и не решились?

— Поставьте себя на мое место…

— Отчего же вы не разводитесь?

Я словно вернулся к спору с Ману, который состоялся у меня за несколько недель до этого. Но теперь я заранее знал, что она мне ответит… Я уже слышал все ее доводы: если я его брошу, это будет выглядеть так, словно я его осуждаю… это означало бы лить воду на мельницу его врагов…

— Допустим, я разведусь, — сказала Клер. — Все непременно начнут доискиваться скрытых причин. А то и сами их придумают… Для Рене это станет последней каплей. Выйдет так, что я признаю его вину.

Какой-то бред! Окончательно сбитый с толку, я чуть было не рассказал Клер про Ману. Но, поглядев на нее, удержался. Мои расспросы ввели ее в заблуждение: очевидно, она полагала, что с момента нашей встречи меня мучает совесть… Идиотка! Как будто я способен в нее влюбиться! Напрасно я спросил, какие у них с мужем отношения; этот разговор завел меня слишком далеко. Судя по тому, как она на меня смотрит, ясно, что она ждет его продолжения. И вот из-за моей застенчивости, нежелания кого-либо разочаровывать и нетерпимости к хамству я ни словом не упомянул Ману. Более того, несколько дней я, как только мог, избегал встречи с ней. Ссылаясь на сильную головную боль, я вставал из-за стола первым. Делал вид, что работаю над романом. Жаллю, поглощенный своими делами, вечно в разъездах, ничего вокруг себя не замечал. Я же буквально всей кожей ощущал влюбленность Клер. Мои расспросы, недомолвки, все странности моего поведения, печаль и горечь — все это она истолковала совершенно ложно и, уверив себя в том, что я борюсь с зарождающейся страстью, увлеклась сама. Зло свершилось. Может, мне лучше уехать? Когда мне случалось пасть духом окончательно, я клялся себе, что уеду без промедления. Но, поразмыслив, всякий раз находил множество причин остаться. Больше всего меня страшило презрение Жаллю. Я знал, что он скажет «Вы свободны» таким тоном, который ранит меня сильнее, чем удар хлыста. И что я стану делать в Париже без Ману? Буду тащиться с работы домой, устав от жизни, со страшной пустотой в душе. Клер меня хотя бы отвлекала… В иные минуты я вдруг впадал в такое отчаяние, что оно оборачивалось своей противоположностью, когда и Клер и Жаллю казались просто смешными, а ситуация, в какую я попал сам, забавляла меня до слез. Я был любовником первой госпожи Жаллю, а теперь, выходит, это же повторяется и со второй? А вторая, глядишь, тоже исчезнет? Может быть, подлинного в ней больше, чем в первой? Когда же я наконец очнусь ото сна, то окажется, что никакой плотины не было и в помине, впрочем, как и самого Жаллю. Так велика ли беда, если мы с Клер… Воспоминания о Ману пока что служили мне защитой, но все более слабой, по мере того как моя обида росла. Я носился с этой обидой, подпитывал ее, приручал, как хищного зверя. Каждый вечер, когда другие на сон грядущий вспоминают свои грехи и молятся, я вызывал Ману на свой суд; требовал от нее оправданий, припоминал ей ее недомолвки, ее молчание… доказывал, что она всегда скрывала от меня свои истинные намерения. Лик Ману, плоский и безгласный, витал надо мною, но иногда, в тот самый миг, когда я погружался в сон, он вдруг чудесным образом оживал, обретая плоть и кровь… Склонившись надо мной, она нашептывала мне что-то, чего я не мог разобрать, но, просыпаясь, ощущал во рту соленый привкус слез.

Так я готовился к неизбежному, не испытывая к Клер ни капли жалости. Я жаждал отомстить Ману за себя. Клер — одновременно похожая и непохожая на нее — была доступна моему мщению. В лице одной я покараю другую, а тем самым освобожусь от обеих. Я уже желал только одного — избавиться от этой навязчивой идеи, и больше не пытался проникнуть в их тайну.

Жаллю пригласил группу иностранных инженеров посетить плотину. В столовой устроили праздничный обед. Клер помогла слугам подготовить и украсить зал. Она была рада гостям и считала для себя делом чести превратить вечеринку в настоящий прием. Всех нас попросили одеться соответственно. Преодолев себя, я обрядился в смокинг. Когда я спустился в столовую, Клер только начала принимать гостей. На ней было вечернее платье. Желая подыграть ей, я торжественно поклонился и поцеловал ей руку. На запястье у нее красовался массивный золотой браслет Ману. Слегка удивленный, я выпрямился. Она уже протянула руку шведскому инженеру, пытавшемуся сделать ей комплимент на ломаном французском. Какой удачный вечер! Даже Жаллю немного расслабился. Клер улыбалась, польщенная всеобщим вниманием, моим в особенности. Откуда ей было знать, что это с ее браслета я не спускал глаз. Да, тот самый браслет, из сложенной в четыре ряда цепочки с плоскими звеньями, от которых на запястье Ману оставался отпечаток наподобие тонкой сетки. Я не сомневался в том, что, сними я его сейчас с руки Клер, увижу на ее коже тот же самый рисунок, которого столько раз касался губами. Мне вспомнилась полная драгоценностей шкатулка из слоновой кости в ее спальне. Выходит, Ману могла брать оттуда что ей заблагорассудится и Клер не замечала, что другая женщина носит ее браслет, а может быть, и ее ожерелье, серьги?! Даже платья? Например, то, что сегодня было на Клер, — не в нем ли Ману принимала меня в тот вечер, в Нейи? Впрочем, нет, ведь Ману ростом намного выше Клер. Но и браслет сам по себе вызывал немало вопросов. Мне пришлось отвечать моему соседу за столом, тоже шведу, который, принимая меня за специалиста, без конца приводил какие-то цифры на ломаном французском. И вот, пока я в меру своего разумения пытался ему отвечать, внутренний голос нашептывал мне: «Ведь она сказала тебе не все. Стань ее любовником, и узнаешь всю правду. Стань ее любовником!» Я много пил, стараясь не отстать от шведа. Я сидел довольно далеко от Клер, и никто не видел, что я не сводил с нее глаз, — никто, кроме нее самой. Браслет поблескивал на ее запястье. Иногда она улыбалась именно мне, тогда я отводил глаза. Я был чуточку пьян, когда встал из-за стола. Гости перешли на террасу покурить и отведать ликеров. Клер нарочно задержалась, поджидая меня.

— Что-нибудь не так?

Приходилось кричать, чтобы перекрыть шум водопада.

— Вовсе нет. Все в полном порядке. Поздравляю вас, вы отлично справились со своей ролью.

— Правда, удачный вечер?

— На редкость удачный. И вы сегодня такая красивая! Какой прелестный браслет!

— Я надела его для вас.

От выпитого у меня шумело в голове. И чей-то голос без умолку твердил: «Стань ее любовником. Тогда она скажет тебе все». Клер поискала глазами среди гостей своего мужа, увидела, что он о чем-то спорит с моим приятелем-шведом. Она взяла меня за руку и увлекла за собой к лестнице. Я знал, куда мы идем. Знал, что, едва захлопнув за собой дверь комнаты, она бросится в мои объятия. И я тоже желал ее. Даже испытывал какое-то дикое нетерпение. Мы вели себя точно безумные; но, несмотря на опьянение, синим пламенем полыхавшее в моих венах, я сохранял ясную и трезвую голову. Я знал, чего хотел, и, когда Клер отдавалась мне, думал: «Дура, теперь ты все мне расскажешь! Только не воображай себе, что я тебя люблю!»