Когда они пошли дальше, Марианна раздумывала, почему она закрыла глаза. Все еще от нежности или по привычке?

В лесу стоял аромат.

— А что ты сегодня делала, детка?

Вопрос Йоста тоже был из категории привычек. Марианна сделала открытие — оказывается, бывают такие нежные привычки, и ей это понравилось.

— Ходила с Эрикой купаться.

Йост недолюбливал Эрику Шверин.

— Ну и как? — спросил он только.

— Вода была чересчур холодная, — ответила Марианна.

— Не удивительно, всю ночь шел дождь. Марианна повторила его слова:

— Всю ночь шел дождь… — но думала она не о минувшей ночи, а о той, другой, дождливой ночи, и прижалась к Йосту. — Как хорошо, что ты у меня есть, мой медведь, как это хорошо! — воскликнула она.

— Да? — Йост вдруг почувствовал усталость, в основном от мыслей об этих окаянных спусковых дорожках, которые все никак не доделают. Хайн Зоммерванд объяснил это нехваткой цемента. — А ведь мы с тобой прожили двенадцать лет! Немалый срок!

— Неужто двенадцать? А с чего ты вдруг заговорил об этом? — удивилась Марианна. — Двенадцать лет, но ведь это же пустяк. Ты останешься со мной сегодня, да? Я хочу быть с тобой. Хочу чувствовать тебя, когда я сплю, хочу, чтобы ты был рядом, когда мне снятся сны.

— Сны? А что тебе снится, Марианна?

Она остановилась.

Йост протянул свою ручищу и спустил капюшон с ее головы. Что она делает со мной? — думал он, беспомощно и счастливо.

— Что тебе снится, Марианна? — спросил он еще раз.

— Ах, — вздохнула она, — мне страшно, Йост, мне очень страшно.

Его руки держали ее за плечи, крепко и нежно. Ее глаза наполнились слезами. Хорошо, что было темно и он не мог этого видеть.

— Йост, — начала она с тяжелым сердцем, уже готовая все ему рассказать, но тут же оборвала себя. Это бессмысленно, это только все разрушит.

— Что с тобой? — спросил он и взволнованно прижал ее к себе. На руку ему скатилась слеза. — Но почему ты плачешь? — взмолился он.

Немного погодя она уже причитала:

— Я боюсь, Йост, сама не знаю чего, не оставляй меня одну, Йост, пожалуйста, Йост, не оставляй меня одну сегодня ночью. Никогда больше не оставляй меня одну.

Когда Хайн покинул аэродром, в свете прожекторов уже приступила к работе ночная смена. Час был поздний. Его задержал разговор с майором, и теперь он спешил, так как у него была назначена встреча, от которой он ждал очень многого.

«Только этого и не хватало!» — мысленно выругался он, имея в виду встречу с Йостом. Она могла сулить ему лишь новые затруднения, а у него и так забот было не обобраться.

Он успел подхватить свою старую кожаную папку, которая выскользнула у него из-под мышки. В ней он нес к себе домой лисички. Кроме того, они были его алиби. Никогда ведь не знаешь, как дело обернется. Если его кто-нибудь задержит, он сможет сказать: я собирал грибы, хотя час, пожалуй, слишком уж поздний. И все же это звучит вполне достоверно, не так ли?

Когда несколько лет назад, после амнистии, Хайн вернулся из-за границы, он больше месяца тщетно разыскивал следы Марианны. И только много позже ему на глаза попалась газетная фотография, о которой он упомянул в разговоре с Йостом. Тот день он никогда не забудет. И не из-за фотографии, а из-за побоев, доставшихся ему при попытке помешать демонстрации коричневорубашечников. Во время драки он видел перед собой бледное лицо офицера полиции и неловкие позы раненых товарищей на мостовой. Они хотели помешать демонстрации, а еще всему тому, что уже два года было действительностью, страшной, отвратительной действительностью.

Но, как говорится, что было, то быльем поросло. Теперь Хайн должен думать о том, что ему предстоит. От этого так многое зависит!

Он прибавил шагу, и вот уже перед ним поляна. Прежде чем выйти на нее, он огляделся вокруг. Предосторожность никогда не помешает. Это он узнал на собственной шкуре. Однажды по неосторожности он уже угодил на полтора года в лагерь. Он и сейчас бы еще сидел, если бы каким-то чудом его не отпустили на полгода раньше срока.

Но никто за ним не следил. На заросшей травой полянке посреди леса последний скудный свет дня мешался с лунным светом. На ней паслись олень с оленихой. Они шли рядышком — стройные ноги, изящно склоненные головы. Хайн не сводил с них глаз. В этот миг смолкло даже его беспокойное сердце, и он вслушивался в почти уже забытую мелодию.

Но вдруг олениха подняла голову, и оба они, олень и олениха, большими скачками умчались прочь. На другой стороне поляны появился человек.

Надо полагать, это он! Хайн вновь овладел собой и вышел навстречу этому человеку. Он пристально разглядывал его и чувствовал, что тот тоже смотрит на него испытующе. Незнакомец был рослый, в спортивном костюме с короткими брюками. На голове у него была фетровая шляпа с опущенными полями.

Хайн был разочарован. Он втайне надеялся, что это окажется кто-то ему знакомый, так было бы много легче. Но это был совсем чужой человек.

Какой-то у него смешной вид, начал сомневаться Хайн, медленно приближаясь к незнакомцу. Он вдруг ощутил неуверенность, недоверие и невольно еще замедлил шаг. А если это из гестапо? — подумал Хайн. Но нельзя уже было ни отступить назад, ни свернуть в сторону. Это могло показаться еще подозрительнее.

Незнакомец остановился перед ним, широко расставив ноги.

Коснулся полей своей шляпы.

— Простите, далеко ли еще отсюда до Эльмсхютте? — спросил он и добавил: — Я моряк и на земле неважно ориентируюсь.

Отлично, это пароль! С легким сердцем Хайн ответил, как было условлено:

— К сожалению, я и сам здесь не так давно. И могу вас проводить только обратно в город.

— Похоже, мне ничего другого не остается, как только повернуть обратно, — сказал незнакомец. — Если я вам не помешаю.

Они пошли вместе по дороге, по которой пришел незнакомец. От земли поднимался аромат трав. Когда они опять углубились в лес, уже совсем стемнело и воздух был напоен влагой.

— Итак, что ты можешь сказать? — спросил незнакомец.

— Что я могу сказать! — Сколько горечи было в голосе Хайна. — Не понимаю, как ты смеешь так говорить, как ты смеешь так ставить вопрос! Полгода, как я вышел из лагеря, полгода я нащупываю связи! Но что я тут вижу? Ничего, кроме косых взглядов! Стоит мне войти куда-нибудь, все умолкают! Прошу какой-нибудь работы, мне говорят: «Потерпи, отдохни!» Что ж вы меня, совсем, что ли, за дурачка держите! Я же знаю, что за этим кроется!

— Не говори так громко! — напомнил незнакомец. — Кстати, я пришел сюда, чтобы поговорить с тобой. Я считаю, что твой случай очень серьезный.

— Мой случай! — воскликнул Хайн. — Мой случай! Вот это здорово! По крайней мере, ясно выражено. Случай! Вы думаете, я подлец, провокатор. Вроде того типа, к которому я пришел сразу после лагеря. Открывает мне дверь и стоит: в коричневой рубашке, три звездочки на воротнике, фюрер СА. Вот вы что обо мне думаете!

Хайн остановился, схватил незнакомца за полу пиджака и заглянул ему в лицо. В темноте много не увидишь, только широкий подбородок и рот. Очень жесткий рот.

Он оставался жестким и тогда, когда произносил почти успокоительные слова:

— Слушай, парень, все обстоит не так-то просто. Нам надо глядеть в оба, ты и сам понимаешь. Никому нельзя доверять, ни во что нельзя верить.

— Ни во что?

— Я так не думаю. В свое дело мы верим.

— В дело, а разве дело это не люди?

Незнакомец хотел отвертеться:

— Ладно, оставим это. У меня не так много времени. Короче, как ты вышел из лагеря?

— Да я уж раз двадцать про это рассказывал! — опять вспылил Хайн, но потом сдался. Пора уже покончить с этим, подумал он. И рассказал: — Они только-только опять прочесали лагеря. Как по-твоему, кто им строит все эти их распрекрасные «юнкерсы» и «мессершмитты»? Во всяком случае, не банда сволочей из СА! Строят наши люди. Токари, литейщики, слесари, механики. Вот их-то и вытащили из лагерей. И меня заодно с ними.