— А дальше?

— А дальше я получил тут работу на верфи. Если бы там еще было что делать!

Но незнакомец пропустил замечание Хайна мимо ушей. И промолчал.

— Вот и все! — сказал Хайн, как бы вынуждая того ответить.

— Все?

— Да.

— И они просто так отпустили тебя?

— Дали подписать какую-то бумажонку, в которой говорилось, что нас там не били. Нас, конечно, били, и еще как! Но мы, конечно, подписали, а потом нам выдали свидетельства об освобождении.

— И больше они от тебя ничего не требовали? Никаких объяснений? — настаивал незнакомец.

— Нет, ничего.

Незнакомец смотрит на Хайна, во взгляде усталость и недоверие. Теперь он и сам толком не понимает, что к чему. Его предшественник погорел на подобной истории. Долго я тоже не продержусь, думает он. Два дня назад он опоздал на встречу и увидел, что дом оцеплен полицией. Хайн кажется ему зловещей фигурой. Больше всего ему хотелось бы отпустить его побыстрее, выйти к железной дороге и удрать первым же поездом. Это было бы лучше всего. В поезде чувствуешь себя увереннее, там ты среди людей и все же наедине с собой.

Между тем Хайн ломает ветку сосны, растущей возле тропинки. И тут же со свистом рассекает ею воздух. Жизнь — бремя, тяжкое, горькое бремя. Разве это не смешно? Он должен тут изо всех сил бороться за то, чтобы ему милостиво позволили снова попасть под преследование полиции! Он просто в отчаянии, оттого что ему не хотят предоставить право угодить в тюрьму на несколько лет или даже рискнуть головой; да, он в полном отчаянии!

Незнакомец тяжело вздохнул и вновь стал твердить свое. Ему это давалось нелегко. И тут Хайн взмолился:

— Да пойми же меня! Я просто не выдержу! Не могу я больше так! Побои, лагерь — это все ерунда. Но ваше недоверие, оно меня доконает. Другие работают, выполняют свой долг, а я тут околачиваюсь. Сейчас, когда от каждого так много зависит! Я должен, я обязан опять быть с вами…

Не надо бы ему так умолять. В данном случае не может быть ничего бессмысленнее. Незнакомец спешит прервать его:

— Да, кстати, я вспомнил, все те друзья, на которых ты ссылаешься, сейчас вне досягаемости.

— Что это значит — вне досягаемости? — спрашивает Хайн. И слышит, как тот тихо отвечает:

— Двое убиты. Один в тюрьме, а четвертый — в лагере.

— Но я же не знал, — бормочет Хайн. — Я не мог этого знать.

Он понимает, что дела его плохи. И все-таки волнение за друзей пересиливает.

— Что с Христианом? — спрашивает он об одном из этих четырех.

— Его нет в живых, — отвечает незнакомец, — они прикончили его в камере, и теперь он лежит на кладбище для бедных в Неймюнстере.

— Значит, и он, и он!

Это звучит так искренне, что незнакомец не может больше сомневаться.

— Скажи мне, с кем еще ты работал. Мы постараемся все уладить, — говорит он тоном, исполненным доверия.

— И он тоже! — Хайн все еще думает о Христиане, своем покойном друге. Вот это был парень, смельчак, богатырь.

— Скажи, а ты вправду моряк? — спрашивает Хайн у незнакомца, потому что и Христиан был моряком.

— Я? Нет! — отвечает тот, качая головой. — Так с кем же еще ты работал?

Хайн медлит. Мысленно он еще с Христианом.

Лес молчит. Темнота чревата опасностью.

Хайн Зоммерванд отходит на шаг в сторону, подальше от незнакомца, поближе к лесу.

А ведь, пожалуй, незнакомец — провокатор, вот так сюрприз. Он хочет выведать мои связи, думает Хайн. Он хочет, чтоб я выдал еще несколько товарищей. Чтобы дал им материал против тех, кого они уже взяли. Того, что им не удалось в лагере, они хотят добиться с помощью этого трюка. Этот чужак сразу показался Хайну странным. Так что неудивительно, если он и в самом деле провокатор.

Вдали слышен выстрел. Это не может быть охотник, в лесу давно уже ни зги не видно.

— Нет, — решительно произносит Хайн, — ты уж лучше сам разузнай. Я ничего не могу тебе сказать.

Хайн был уже у самого края леса. Если он сейчас что-нибудь начнет, я сразу смываюсь. За деревьями можно спрятаться.

Однако незнакомец ничего не «начинает», только кивает в ответ и идет себе дальше, опустив голову, словно о чем-то задумавшись.

— Так когда же ты думаешь разобраться с «моим случаем»? — вопрос Хайна звучит иронически. Незнакомец пожимает плечами.

— Не так уж скоро, — протяжно говорит он, — у нас и других забот хватает.

— Вы сами себе их ищете! — ворчит Хайн и со злостью трясет своей старой кожаной папкой. — Сами ищете! Но долго я не выдержу. Я и так уж не человек, вы скоро меня замучаете почище коричневых!

— Не говори глупостей! — грубо обрывает его незнакомец. — Ты услышишь обо мне от старика, — добавляет он. — И если у тебя будет что-нибудь для меня, можешь ввести его в курс дела. Скажешь — для Георга. Так меня зовут. А сейчас я должен идти.

Георг вдруг стал очень хорошо ориентироваться. И ушел по узкой тропинке прямиком к вокзалу. Его шаги по мягкой песчаной почве были совсем не слышны.

Хайн Зоммерванд снял фуражку и пригладил волосы, мокрые от пота. Сунул под мышку папку с грибами, повернулся и зашагал обратно к берегу, да так тяжело, словно все невзгоды мира легли на его плечи. Выйдя на берег, он растянулся на песке среди дюн, слушал шорох волн, глядел на звезды и ни в чем не видел никакой радости.

В заключении, в лагере, все было по-другому! Когда он мог вот так смотреть в ночное небо, в нем просыпалась воля, и тоска не оборачивалась меланхолией, она становилась приказом, призывом вновь вырваться за колючую проволоку и вновь завоевать весь мир.

Отупевший, опустошенный, сидел он теперь тут, теснимый тысячами желаний, и все же не видевший перед собой цели. Куда идти, если путь отрезан?

Презрение и ненависть, с которыми ему пришлось столкнуться в лагере, казались ему сущим пустяком в сравнении с тем недоверием, что тяжким грузом легло ему на плечи. Сейчас он был куда мрачнее и озлобленнее, чем в лагере. Он сам себе казался усталым и ни на что уже не годным. Он был несчастен.

И так велико было его несчастье, что он лишь вскользь подумал, как крепко оно связано с несчастьем других, например, тех четырех человек, на которых он ссылался и которые — мертвые или томящиеся в неволе — своим молчанием подводят его. С какой завистью он думал о тех, что были еще на свободе, в своих убежищах и укрытиях, преследуемые полицией, подстерегаемые предателями; они продолжают свою неравную борьбу.

Они не всегда действовали правильно, многое, Хайн имел смелость думать, он сделал бы лучше. Этот Георг, например, явно недостаточно хитер. Но что тут поделаешь? Они действуют, а он должен молчать. При этом он был слишком угнетен, чтобы что-то делать. Другие люди проживают мою жизнь, со злостью подумал он. Он раздавил пальцами один гриб, запах был острый и пряный. Хайн вдруг ощутил голод. И стал есть лисички, одну за другой. На зубах то и дело скрипела земля, которую он энергично сплевывал. Грибы пришлись ему по вкусу.

Когда он поднялся, чтобы идти домой, на аэродроме вспыхнули огни. Он увидел часовых, ходивших взад и вперед вдоль ограды. При виде их он почувствовал, как похолодало, и чтобы согреться, большими шагами пошел прочь.

Подготовка к осенним маневрам потребовала напряжения всех сил.

Желание вновь увидеть Марианну, так яростно вспыхнувшее в Бертраме, не осуществилось. И виноват в этом был он сам. Йост как-то пригласил лейтенанта в гости, но тот отклонил приглашение под каким-то малоубедительным предлогом, что только ухудшило положение вещей. Ведь подобное приглашение сродни приказу. И в самом деле, Йост был неприятно удивлен извинениями Бертрама, и Бертрам тут же осознал всю глупость своего поступка.

Но ему казалось невозможным после всего, что было, первый раз встретиться с Марианной в присутствии Йоста.

Нет, он должен увидеться с ней наедине. Слишком многое для себя связывал он с этой встречей — масса каких-то неопределенных желаний, неумеренные надежды и мечты, о воплощении которых он не мог думать без страха. Итак, он должен увидеться с ней наедине. Нам необходимо все высказать друг другу, говорил он себе, мы должны наконец понять, что между нами происходит.