— Это уже мне решать, — отрезал он, но тут же сбавил на два тона и просительно добавил: — Я еще раз повторяю свою просьбу, мистер Скотт.

И в течение нескольких минут он пел мне о том, что не желал бы, чтобы кто-то причинил неприятности его маленькой Спри, от кого бы они ни исходили. Даже от меня. В противном случае то, что он пообещал медперсоналу на стоянке перед госпиталем, окажется лишь цветочками для мистера Шелдона Скотта. Из его просительной речи я уяснил, что его личные друзья могут оставить часть моего бренного тела в Глендейле, часть — в Пасадене, а остальное — в местах, назвать которые у меня не поворачивается язык.

Когда он наконец закончил или, скорее, иссяк, я насмешливо спросил:

— С кем я все это время разговаривал? И это 99-летний инвалид, переворачивавший оладьи на заднице своей молоденькой кухарки всего несколько лет назад?

Романель довольно усмехнулся.

— Вижу, тебя не так-то легко напугать.

— Нелегко, это точно. В последнее время мне даже перестали сниться страшные сны, Романель. Так что зря старался.

— Хорошо. Я думаю, ты справишься. Только сделай это побыстрее.

— Это уже другой разговор, Романель. Только объясни, к чему эти тараканьи бега? Что может случиться такого страшного, если мои розыски затянутся на день-два?

— День-два еще куда ни шло. Но если дольше… — Он вновь глубоко задумался. — Не хотелось бы тебе этого говорить, Скотт, но, возможно, это тебя подстегнет. А может и нет. В общем, доктора прекрасно поработали над моими ранами. Но когда забрались ко мне в брюхо, то обнаружили там так называемую гастрокарциному, о которой я раньше и не подозревал.

— Рак?

— Точно, выражаясь нормальным языком. Эти лекаришки вечно все зашифровывают, чтобы мы, простые смертные, не поняли, о чем они говорят. Они выскребли все что можно, но опасаются, что метастазы пошли дальше. А посему им не терпится пострелять в меня из кобальтовой пушки или предпринять химическую атаку, после которой мне достаточно будет лишь дыхнуть на тараканов, чтобы те скопытились. Короче, я могу сыграть в ящик через неделю, а если повезет, то через месяц. Словом, тебе надо поторопиться, парень.

Я промолчал. Да и что на это можно ответить? Романель добавил:

— Тебе достаточно этой информации, Скотт?

Снова «Скотт» и «парень». Я явно чем-то ему угодил.

— Надеюсь, что да.

— Тогда желаю удачи. Ты уж постарайся.

— Если б ты повторил «чесаться», я бы бросил это дело.

— Вот видишь, мы поняли друг друга. Найди мне дочь.

— Найду.

К 10.00 я уже позвонил в два детективных агентства, одно в Рино, в Неваде, а другое — в Форт Лодердейл, во Флориде. Первое должно было навести справки о человеке по имени Ветч, который женился в Рино на некой Николь. В случае, если такой человек будет найден, его должны были просто спросить, как звали его приемную дочь и где в настоящее время проживает она или его бывшая жена. Я надеялся на то, что мои тамошние коллеги проделают это без труда, не вызывая излишних подозрений. Коллеги же моих коллег в Форт Лодердейле должны были начать с женитьбы Клода Николь Романель и рождения их дочери Мишели Эспри и проследить их жизненный путь вплоть до сегодняшнего момента в надежде узнать полное имя Мишели и ее местопребывание до того, как она переехала в Калифорнию, если только она вообще туда переехала.

Кроме того — и это было первое, что я предпринял — я позвонил в отдел писем и объявлений «Лос-Анджелес Таймс». Благодаря тому, что я позвонил довольно рано, и тому благоприятному фактору, что в газете работал один мой давний знакомый, мое объявление должно было появиться в завтрашнем утреннем выпуске.

Текст объявления лежал сейчас передо мной на столе, и я еще раз пробежал его глазами, проверяя, не нарушил ли я какую-либо из установок мистера Романеля. Объявление, как мне показалось, было составлено безукоризненно:

ПРЕМИЯ ДЛЯ СПРИ

«Если вас зовут Мишель и вам исполнилось 26 лет 23 апреля сего года, то вы можете рассчитывать на большую долларовую премию!

Спеши, счастливица! Тебя ожидает целое состояние!»

Не знаю, как вас, а меня такой текст вполне удовлетворил, особенно его рекламно-игривый тон. При желании все могло сойти за шутку или веселый розыгрыш. Ниже я сделал приписку, что претендентки могут обращаться после пяти часов к Шеллу Скотту, указал номер своего телефона и адрес офиса.

Я специально выдержал свое объявление в стиле «сделайте то-то и то-то или пришлите 50 центов в конверте, и у вас есть шанс выиграть новенький „роллс-ройс“ или тостер, что вам больше подходит».

Впрочем, мне было наплевать на стиль. Я был уверен, что попадись оно на глаза настоящей Мишели Спри, она обязательно со мной свяжется.

Я отодвинул телефонный аппарат на угол стола, разложил перед собой свои записи и все, что прислал мне Уортингтон, и прицельно поглядел в потолок, откинувшись в своем крутящемся кресле.

Дальше мне предстояли дела покруче. Придется побегать, высунув язык.

Бросив короткое «привет, ребята», моим гуппи и «гуд бай, мои разноцветные дьяволята», я вышел из кабинета, запер дверь и на минутку остановился в кубрике Хейзл.

— Если тебе понадобится со мной связаться, детка, — с обворожительной улыбкой произнес я, — то меня можно найти в лос-анджелесском отделении полиции, но не в камере предварительного заключения, а в кабинете начальника лос-анджелесской полиции. Надо удовлетворить их любопытство по поводу моего последнего расследования, записанного в анналах истории как «дело Эмбера». Усекла, крошка?

Хейзл крутнулась на табурете:

— Ах, это-о-о, — протянула она. — Так бы и сказал: по делу с обнаженной красоткой.

— Во-во, именно по нему. Шеф полиции ждет меня, не дождется, чтобы вручить медаль за раскрутку этого дела. Вдобавок примерно до обеда они будут охаживать меня резиновыми шлангами за нарушение 133 полицейских предписаний.

Она не рассмеялась, даже не улыбнулась. Вместо этого она протянула с ехидной улыбкой:

— Хорошо поспал, Шелл?

— И это называется лояльная секретарша. О каком сне ты толкуешь? Разве не ты сама связывала меня с разными людьми и организациями все утро и не подсунула этот последний конверт, едва я успел переступить порог? Я взялся за новое дело, детка, получил солидный аванс с обещанием еще более солидного гонорара. Переговорил с клиентом, его и моим адвокатом, двумя частными сысками в других штатах. Более того, дал объявление в «Лос-Анджелес Таймс», что, возможно, решит половину дела.

Хейзл взглянула на часики на своей изящной ручке, потом вновь на меня. И только тут она рассмеялась от души и очень заразительно.

— О, Шелл, — простонала она. — Иногда ты такой забавный.

Всегда так бывает, когда встанешь слишком рано.

На город опускались мягкие сумерки, когда я вернулся в Гамильтон-билдинг.

Мое радужное утреннее настроение постепенно съели заботы дня, который выдался напряженным. Несколько часов я провел в лос-анджелесском отделении полиции, составлял отчет о моих действиях в последние дни и отвечал на рутинные вопросы. Именно они и доконали меня. Возможно, это слишком сильно сказано, но то, что они меня измотали, это точно.

Этим утром я проснулся с какой-то затаенной, трудно определимой печалью на сердце, как будто я сожалел в душе о чем-то хорошем, что должно было случиться, однако не случилось. А такие эмоции, пусть даже скрытые, не в моем характере. Просыпался я медленно, лениво, нехотя. Так со мной бывает часто до тех пор, пока я не «залью в свой бак» кофейку и не «прогрею мотор» воспоминанием того, что мне предстоит сделать за день. Как правило, мне быстро удается прогнать апатию и противное чувство, что что-то не так в нашем мире.

Сегодня я проснулся необычно рано, ночью спал плохо, мало и сейчас стоял в спальне, досадуя сам не знаю на что, шевеля босыми пальцами в пушистом ковре. Что за черт? Может быть, я заболел?