Черри давно уже подозревался в оптовой торговле наркотиками, но с точки зрения буквы закона был чист как стеклышко. Или этот хитрец действительно таковым и являлся, или представлял собой чрезвычайно осторожное и хитроумное отродье. Единственным достоверным фактом было то, что за последние четыре года он дважды встречался с Доном Сальваторе Лучиано, Лаки Лучиано,[7] и оба раза в Италии. В обоих случаях они обедали в отеле «Эксельсиор» в Неаполе. Конечно, нельзя привлекать к ответственности человека за обед с кем-то в ресторане, но репутация после подобных встреч, согласитесь, остается навсегда подпорченной.

— Итак, это пока лишь предположения, — сказал я. — Посмотрю, может, удастся раскопать что-нибудь посущественнее.

Фил кивнул и углубился в лежащие перед ним бумаги, а я отправился в кабинет триста двадцать три, в архив отдела без вести пропавших, где дежурный сержант выдал мне все заявления, накопившиеся с четырнадцатого мая — всего за одиннадцать дней. Довольно часто в отдел по расследованию убийств в полиции Лос-Анджелеса за день поступает с десяток, а то и больше подобных сигналов бедствия, так что пачка оказалась довольно внушительной. Быстро перебрав ее, я нашел заявление об исчезновении Дэнни Спринга и отложил его в сторону, затем, понадеявшись, что интуиция что-то да подскажет, принялся рассматривать остальные.

Все, с кем я разговаривал до сегодняшнего дня, не видели Дэнни Спринга после тринадцатого числа; точно так же никому не попадался на глаза и его закадычный приятель Фрэнк. Поэтому, вполне вероятно, Фрэнк тоже значится среди пропавших, и если у него в городе имеются родственники, то один из них мог подать заявление в полицию. Тщательно перебирая просьбы о помощи, я высматривал фамилию, созвучную с Айверсом или Айвором.

Пока я перелистывал страницы, за стойкой переговаривались два полицейских. Тот, что принес мне заявления, все еще держал одно из них в руке, посвящая, видимо, приятеля в подробности.

— Ну да, я как следует разглядел ее, пока она писала это заявление, — говорил он напарнику. — И сделал все, чтобы она задержалась подольше. Ну и глазки же у нее, дружище! Такие ослепительно голубые... я чуть не растаял на месте, не говоря уже обо всем остальном.

Второй хохотнул.

— Навряд ли ее благоверный сбежал бы от такой красотки. Если, конечно, он совсем не рехнулся.

— А может, именно из-за нее он и слетел с катушек? Я и сам не прочь потерять голову за-ради подобной конфетки.

Бросив бумаги мне на стойку, полицейский увлеченно продолжал разговор. И тут мне попалось заявление, датированное двадцатым мая. Оно поступило от вдовы, миссис Марты Эйверсон. Я насторожился. Довольно похоже. Особенно если принять во внимание, что пропал ее сын, Фрэнк, которого она не видела с воскресенья, то есть с четырнадцатого мая.

Отложив это заявление в сторону, я собрал остальные в стопку, оставив то, что разглядывали офицеры, сверху. Мое внимание привлекло имя пропавшего. Два дня назад, в понедельник, двадцать второго мая, миссис Маккьюни заявила об исчезновении мужа. В прошлый понедельник, пятнадцатого мая, он отправился на работу в собственное агентство по торговле автомобилями и домой не вернулся.

На первый взгляд, для моих поисков оно казалось совершенно бесполезным, если не считать, что мужа звали Джеймс Рэнделл Маккьюни. Джеймс. А если фамильярно — то Джим.

Скорее всего, в рапорте привлекло мое внимание что-то, связанное с фамилией. Не разобравшись толком, что именно меня задело, я выписал на всякий случай имевшуюся информацию, включая адрес. Затем еще раз просмотрел заявление о пропаже Дэнни Спринга и Фрэнка Эйверсона. Новым для меня здесь оказался только адрес миссис Эйверсон. Его я тоже взял на заметку.

Затем я проверил в архиве документацию на Фрэнка Эйверсона. И к его биографии добавилась еще одна небезынтересная страничка. Три года назад, оказывается, Фрэнк угодил в Сан-Квентин на целый год. Хранил наркотики, за что и осудили.

Снова вернувшись к Сэмсону, я поведал ему о том, что мне удалось раскопать.

— Точно, осужден за хранение.

— Он наркоман?

Сэмсон кивнул.

— И толкач. Но доказать не сумели. Поэтому пришлось судить за хранение. — Фил перекатил сигару из одного угла рта в другой и взялся за телефон. Попросив соединить его с Фини, он коротко переговорил с ним и повесил трубку. — Значит, дело обстоит так, Шелл. Мы брали Эйверсона в начале пятьдесят седьмого. Тогда он трудился в похоронном бюро братьев Рэнд. Живет с матерью. Адрес не изменился. В последнее время околачивался без дела.

— Где, ты сказал, он числился раньше? В похоронном бюро?

— Да. Мы проверяли — там все чисто. Работал на кладбище — это через дорогу от бюро. Стриг газоны, рыл могилы — короче, куда пошлют. Да и продержался там всего пару месяцев. Куда бы он потом ни устраивался — та же картина. Финн говорит, что последнее время за Эйверсоном не замечено никаких свежих грешков. — Сэмсон помолчал. — Но если это тот Фрэнк, который тебя интересует...

— Уверен. Девять к одному, что это он.

Фил прикусил свою сигару.

— Возможно, что-то уже вырисовывается...

— Возможно, — согласился я и, поблагодарив его, ушел.

Дом Эйверсонов выглядел так, словно он не развалился на части только благодаря тому, что был покрашен, хотя сама краска уже порядком потрескалась и облупилась. Миссис Эйверсон, открывшая на мой стук дверь — а мне пришлось стучать, потому что звонок не работал, — произвела на меня точно такое же впечатление.

Есть такой термин — потерянное поколение, которым называют стаи немытых и нечесаных помоечных котов, протестующих против конформизма общества, но при этом исповедующих собственный тотальный конформизм, поскольку все они пристрастно следуют своей моде — одинаково одеваются, говорят и думают, — и которые вызывают у вас приблизительно такие же добрые чувства, как и расплодившиеся в их бородах паразиты. Подобных особей стоило бы называть «поколением летучих мышей».[8] Самое подходящее определение для таких неряшливых и зачуханных существ, как миссис Эйверсон.

Хозяйка хибары уставилась на меня из-за двери; с покрытого толстым слоем косметики лица искоса поблескивали настороженные, недружелюбные глазки. На первый взгляд миссис Эйверсон можно было дать примерно лет шестьдесят, но, благодаря боевой раскраске, она тянула на все сто. Из-под сопревшей зеленой юбки выглядывал подол ночной рубашки, поверх некогда белой блузки был надет изодранный черный мужской свитер, а кожаные тапочки, казалось, были надеты не на ту ногу.

— Чё надо? — спросила она.

— Вы — миссис Эйверсон?

— Ну!

— Мне хотелось бы с вами немного поговорить. Можно, я войду?

— Черта лысого. Ты коп?

— Нет, я частный детектив.

— И чё те надо?

— Я насчет Фрэнка.

— У-у. — Это ее слегка успокоило. — Его нашли?

— Нет... Можно мне все-таки войти?

Она смахнула с губы ошметок помады — а может, еды — и потянула на себя дверь. Дверь что-то сшибла, однако распахнулась настежь. Я вошел. Пол в комнате был застлан основательно вытертым ковром, на котором стоял продавленный диван, стол, торшер и два заваленных каким-то барахлом стула.

Сбросив тряпье с одного из стульев, миссис Эйверсон плюхнулась на диван, а я не без опаски опустился на освободившееся место. Последовавший разговор мало что дал. Фрэнк жил здесь, но последний раз миссис Эйверсон видела его десять дней назад, в воскресенье утром. Он собирался вернуться в тот же вечер, но так и не появился.

Когда я поинтересовался, что, по ее мнению, могло случиться с Фрэнком, она ответила:

— А откудова, черт побери, я могу знать? Ну что за милая пожилая леди!

— Вы, случайно, не знаете Дэнни Спринга?

— Да, растыка. Фрэнки всю дорогу болтается с растыками. Ничё про него не знаю. Он из дружков Фрэнки — и баста!