Командир шагнул вперед и с силой ударил Огунгбе по лицу.

– Молчать. Тебе не давать слово. Хватит морочить нам голова. Ты думать – ты умный, учиться английский колледж, много-много изучать грамматика и прочее. Я тоже быть английский колледж. Сандхерст. Учить военный дисциплина, грамматика и борьба с инсургенты. И другое такое же. Мы знать, что такое порядок. Наше страна погибать. Воры занимать руководящие посты, брать у всех много-много взятка. Ты тоже воровать, но ничего – скоро это закончится. Соза брать власть и восстановить порядок!

– Спасибо, лейтенант, – раздался голос из прихожей, и в комнату вступил доктор Чуквара. Оглядев нас, он удовлетворенно кивнул.

– Ну вот мы и собрались, – сказал он и улыбнулся.

Потом он закурил сигарету и, посмотрев на меня, слегка наклонил голову.

– Спасибо, что вывели нас на Огунгбе. Думаю, без вас мы бы не нашли его так быстро.

Гарри, нахмурившись, повернулся ко мне.

– Ты..? – проговорил он.

Я только пожал плечами.

– Теперь этим делом займемся мы, – добавил доктор Чуквара. – Вас отвезут в аэропорт и посадят на рейс до Лондона.

– А как насчет наших денег? – спросил Гарри.

Чуквара глубоко затянулся сигаретой.

– Вы причинили моей стране много вреда, нарушили множество наших законов. Думаю, вы достаточно хорошо знакомы с нашей пенитенциарной системой, чтобы задерживаться в Нигерии, рискуя столкнуться с правовыми последствиями ваших поступков. Все активы предприятия Огунгбе будут конфискованы властями. Можете мне поверить – он пытался присвоить не только ваши деньги, но и правительственные субсидии, которые я раздобыл для него.

Чуквара подошел к Огунгбе и стряхнул на него пепел.

– У тебя «бездонный глаз», – сказал он, – и бездонная глотка. Но честолюбие и жадность сыграли с тобой плохую шутку.

С этими словами он ткнул сигаретой в лицо Огунгбе. Раздался ужасный крик. Отвернувшись, доктор Чуквара мрачно посмотрел на нас.

– А теперь вон отсюда! Уезжайте к себе и больше не возвращайтесь!

27 июня, воскресенье

Аэропорт Лагоса, 3 часа утра. Долгое ожидание рейса, который должен доставить нас домой. Гарри оч. мрачен. Его мечты о собственной империи, о месте под солнцем – все развеялось как дым. Я, со своей стороны, оч. рад, что мы наконец-то выберемся из этой Богом забытой дыры.

Вчера вечером нас отвезли в отель, чтобы мы могли забрать наши вещи. Рико высадили в порту. Во время этой остановки мы в последний раз увидели стоящие в заливе грузовые суда. Рико указал нам на одно из них, которое, сильно накренившись, сидело в воде по самые борта. Перемежая свои слова грубыми испанскими ругательствами, он сказал, что грузовозы стоят на рейде так долго, что влажность проникла в трюмы, цемент стал затвердевать и набирать вес. Суда тонут.

Сохо-сквер. Паркую кремово-голубой «зодиак-II» у обочины и иду по тротуару к «Фламинго», что на Вардур-стрит. «Фламинго» – модный клуб. Ультрасовременный. Он расположен ниже уровня мостовой, поэтому ритмичная негритянская музыка доносится словно из-под земли. Ритм-энд-блюз… Впрочем, здесь этот стиль называют «соул». Так моднее. Прикладываю кончики пальцев к полям шляпы, хитро улыбаюсь швейцару и сую ему в руку сложенную банкноту. Вхожу. Спускаюсь по лестнице. На ходу ощупываю пакетик во внутреннем кармане пиджака. Калики. Самые разные. «Пурпурные сердца», французские «голубки», «негритята», черные «бомбовозы». Таблеток много. Их хватит, чтобы эти модные мальчики и девочки протанцевали до утра под модную нынче негритянскую музыку. «Витамины-амфетамины», «прыгалки-скакалки» – так они их называют. Современная молодежь действительно не столько танцует, сколько прыгает и скачет. «Обезьянка», «Автостопщик» – так называются современные танцы. Впрочем, мода понемногу меняется. Волосы становятся длиннее, а одежда – дороже и вульгарней. И только спрос на калики остается, а это главное. Для меня это важнее всего. Пока есть спрос, я сам могу время от времени закидываться «бомбовозами». Я могу жить. Оставаться тем, кто я есть.

Пауза. Диск-жокей ставит новую пластинку. Слышу шипение иглы. Урчание мотора. Звуки выстрелов. Визг покрышек. Удар. Жирный негритянский тенор гнусавит: «С парнями Аль-Капоне не спорят!» Потом звучит немного странный бит, перемежаемый сигналами клаксонов и воем сирен. Модные девочки и мальчики начинают дергаться, словно припадочные. А-ля Джеймс Кэгни,[33] не иначе. Плечи ходят вверх и вниз, указательные и средние пальцы рук сжаты, как стволы двустволки. Нет, это не соул, это нечто другое. Необычный ритм, нарастающий и ускоряющийся, как в бите. Мальчики и девочки, впрочем, просто топают ногами, стараясь попадать в такт. Что же это за чертовщина? Что еще придумали черномазые? Слов нет. Мелодии – нет. Есть только ритм, и тенор – с ямайским акцентом – повторяет: Чика-чика-чика. Изредка, воображая себя фартовым, он гнусавит: «Не смей называть меня „Шрамом“. Меня зовут Капоне. К. А. П. О. Н. Е. Каноне». Вот придурок дешевый!.. Но ритм привязчив. Чика-чика-чика-бум. Чика-чика-чика. Каким-то образом он взаимодействует с черным «бомбовозом», который я проглотил. Поэтому, шагая через танцпол к залу, я тоже немного кривляюсь и виляю бедрами, но в меру. Одна из танцующих цыпочек замечает мою шляпу и ухмыляется. Я немного прыгаю вокруг нее и плотоядно облизываюсь.

Наконец я у бара. Заказываю «бакарди» и кока-колу. Слегка откидываюсь назад и, чуть сдвинув шляпу на затылок, оглядываю зал. Начинается медленный танец. Молоденькие цыпочки находят партнеров и начинают слегка раскачиваться, шаркая по полу ногами, а парни лапают их за тугие задницы. Медленная, тягучая музыка похожа на церковный хорал, и какой-то черномазый поет о том, что, пока мужчина любит женщину, он не может совершить ничего дурного. Вот это уже соул. Настоящий. Он был бы похож на гимн, если бы не гнусавый голос черномазой обезьяны, которая поет о любви и о страданиях, которые эта любовь приносит. Я, впрочем, чувствую себя тронутым почти до слез. Можно подумать, мне есть о чем печалиться и тосковать. Разве только о том, каким негодяем я иногда бывал с цыпочками… И с Мэдж. О, эта ужасная автомобильная авария!.. Тут я вздрагиваю и напоминаю себе, что это был несчастный случай. Случай, понятно?.. Господи, Джек, возьми себя в руки!.. Это все алкоголь действует. Алкоголь и черные «бомбовозики». Скорее всего.

– Как дела, Джек?

Это Бердсли. Он подходит ко мне, и я киваю. На нем светло-голубая хламидка из тонкой хлопчатобумажной жатки. Слишком облегает. На такую не захочешь, а будешь пялиться. Бердсли все еще увлекается модой. Во всяком случае, сегодня его волосы короче, чем всегда. Что касается меня, то я, как обычно, в своем клетчатом саржевом костюме. Надеюсь, на фоне этой вульгарной толпы я произвожу достаточно выгодное впечатление. Да и танцевать я тоже мог бы их поучить. Ну ладно… Не спеша иду в мужской туалет, надеясь, что Бердсли последует за мной не сразу, а какое-то время спустя. Хотя если ему не терпится…

В туалете я наливаю в раковину немного холодной воды и снимаю шляпу, чтобы ополоснуть лицо. Интересно, в этом кабаке действительно жарко, как в парной, или мне это только кажется? Смотрю на себя в зеркало. Считаю оставшиеся на голове пряди. Лысый… Я – лыс, и нечего себя обманывать. Старина Джек лыс как коленка. Обидно до скупой мужской слезы. Эти щенки начинают отращивать волосы, в то время как я теряю последние… Черт! Надеваю шляпу. Придаю ей нужный наклон, чтобы сидела немного набекрень, и превращаюсь в Джека Шляпу.