По призыву сердца

А вы, друзья последнего призыва!

Чтоб вас оплакивать, мне жизнь сохранена,

Над вашей памятью не стыть плакучей ивой,

А крикнуть на весь мир все ваши имена.

А.Ахматова. 1944 г.

Дождь все усиливался, и скоро за окном ничего уже не было видно. А картина была замечательной, мост через Керченский пролив, названный в честь 70-летия Октябрьской революции.

Литерный поезд с бронированными вагонами шел по мосту в гордом одиночестве, автомобильное и железнодорожное движение перекрыли для простых смертных ,на несколько десятков километров.

Самый главный его пассажир находился в вагоне, в котором был оборудован штаб. Но в этой поездке он ехал один, без штабных.

Это был среднего роста шатен, с седыми висками, и темными, ровными бровями.

Глаза цвета спелого ореха, с красными прожилками на белках, от ночной работы .

На нем был одет френч военного покроя, немного протершийся на локтях, от частой работы за письменным столом, брюки с красными маршальскими лампасами, и домашние тапочки.

Тимур Иванович устало откинулся на подушки бархатного дивана, закрыл глаза. Под мерный ход поезда, под позвякивание стакана в подстаканнике, неудержимо хотелось спать. Неужели старость?

Вспомнились любимые строки: «Старость нас дома не застанет, мы в дороге ,мы в пути».

Но даже думать было лень, и он почти заснул, утопая во сне, словно в бабушкиной перине. Это было слабостью, и он не мог себе этого позволить. Неимоверным усилием воли встал, и, отдернув шторы, стал открывать окно.

Услышав шум, вошел адъютант, и стал помогать.

Они оба знали, что это нарушение всех инструкций по безопасности, но очень уж усталый вид был у хозяина поезда.

Наконец рама подалась, поехала вниз, в лицо попали капли дождя, и дышать стало легко. Он махнул рукой помощнику: «Свободен». Сел за стол, чтобы продолжать работу.

Пахло морем, степью, и полынью. Ему вспомнились сначала Забайкальские степи, потом пески пустыни Гоби, где воду сбрасывали с самолетов, по стакану на человека. А потом муссонные дожди на Большом Хинганском хребте, ледяной ветер, и крик подорвавшегося на японской мине друга Ильи.

Словно все вчера было.

В ноябре 1943 призвали в армию. Попал в школу младших командиров на Северный Урал. В марте 1945 года их выпуск посадили в эшелоны и повезли на Запад. Предполагалось, что в Восточную Пруссию. Но под Москвой составы развернули и погнали на Восток.

Война с Японией, потом снова учеба, теперь уже в Военно-политической академии. Трудные годы подъема до самых вершин власти: от члена ЦК ВЛКСМ, до первого заместителя председателя КГБ СССР, а потом и генерального секретаря. Эта вершина - была сложнее Хингана.

От воспоминаний его отвлек гудок рыбацкого сейнера, проходившего под Керченским мостом.

Он сначала обрадовался, думая, что приветствуют его поезд. Но потом вспомнил, что эта давняя традиция еще с постройки моста, и усмехнулся своей наивности.

Он брал несколько дней отдыха в августе, чтобы побыть перед школой с внуком. Но накопилось много документов, юбилейный съезд партии впереди. Бумажная волокита, которую он не очень любил, предпочитая живое общение с людьми.

Ему нравилось работать в поезде, самолетам не доверял, как ни убеждали его конструкторы.

В конце трудного дня почти перед прибытием в Ливадию, предстояло самое сложное - расстрельные списки.

Он был уверен в своих людях, стоящих на страже закона и порядка. Сам выбирал, доверяя их порядочности и профессионализму. Но документы, прежде чем подписывать, всегда читал от начала и до конца.

В апелляционном списке было семь человек, двое номенклатурных работников, пять уголовников. Смертный приговор уголовникам он подписал, даже не читая фамилии. С партийными боссами тоже можно было сразу подписать, но получить дополнительное удовольствие и радость, от торжества справедливости, почему бы и нет.

Первая папка была на Чуванова, он конечно жадный и беспринципный дурак, но не враг.

Он вспомнил веселого, любящего выпить, с похабными шуточками -прибауточками генерала, и подумал: «Пусть живет». Написал красным карандашом поперек приговора - «двадцать пять лет». Следующим был Горбатков Михаил Сергеевич, словоблуд и подкаблучник, еще и Иудушка.

Словами красивыми прикрывался, демократию разводил, а премии из рук врагов брал, и жена его в подарках тех щеголяла.

Он не мог ему простить последних дней жизни своего начальника. Когда этот Иудушка, лег формально на обследование в ЦКБ, и все ходил и жужжал на ухо председателю Комитета Безопасности.

Тимур Иванович в эти трудные и тревожные дни переехал в ординаторскую. Спал вполглаза и вполуха, и разговор врачей о визитах Горбаткова услышал.

Ассистент врача, делающий Председателю гемодиализ, пожаловался, что его не пускают к Юрию Владимировичу.

Тимур зашел в палату, и увидел сидевшего у кровати всесильного Председателя, Горбаткова, побледневшего, при его появлении.

И услышал шутку умирающего начальника: «Проиграл, ты Миша».

У Михаила Сергеевича задрожали губы, а его отвратительное родимое пятно вздулось. Он протянул руку для рукопожатия, ладонь была противно мокрой и холодной.

Юрий Владимирович ослабевший, высохший от болезни рукой, сначала подписал указ о назначении Тимура членом Политбюро. Потом его поздравил «серый кардинал» Суслин, дал «добро» Устоев, и Тимур Иванович понял, он будет новым Генеральным секретарем.

Он не рвался к власти, он просто поднял упавшее знамя из рук погибающего командира.

Три главных человека в партии выбрали Тимура Ивановича, и самое главное командир доверил ему страну. Даже не потому, что за ним всесильный Комитет Безопасности, а потому, что все они прошли войну. За ним всегда стояла Армия. За спиной Миши были, да никто, по большому счету и не был.

Генсек вдруг почувствовал легкий укол зависти, тут работаешь, как раб на галерах, такую страну на своих плечах тащишь. А эти о демократии рассусоливают, а сами воруют и предают.

Но если расстрелять, то поднимется ненужная шумиха. Сейчас Горбатков просто член ЦК, отвечающий за сельское хозяйство. Делать его мучеником за идею, нет, выкуси, Миша.

Пусть тихо посидит, указ издать о переводе его в Министерство по развороту равнинных рек Сибири. Руководить он будет формально, а на самом деле будет изолирован вместе с семьей на даче в Форосе, место надежное. А когда про него все забудут, посадим. А может и расстреляем, это уже по международной обстановке .

Прибыли в Ливадию поздно, уже после полуночи. Женя, жена, уже спала, он лег, прижавшись к ее теплому боку. От жены пахло лавандой, и яблочным повидлом. Тимур Иванович крепко уснул. Кажется счастливый.

Он спал без сновидений. В краткие мгновения между сном и пробуждением что-то начинало его тревожить. Толи предчувствие опасности, толи несбывшиеся мечты, но он выныривал из сна, не давая себе возможности расслабиться, и впустить в душу сомнения. От этой борьбы с явью и мороком по утрам часто болела голова. Женя уже по взгляду понимала, что твориться с мужем, доставала из прикроватной тумбочки спортивную шерстную шапочку.

Генеральный секретарь надевал ее, потом облачался в просторный спортивный костюм. Легкая пробежка по парку, и минут через пятнадцать они шли завтракать.

Покои Юсуповского дворца, их красота и лаконичность, которую Тимур Иванович не замечал. Если бы не работа, он бы лучше целыми днями проводил бы на рыбалке под небом. Где легко дышится, и голова, наверное, не болела бы, так часто.

Завтрак был прост и незамысловат: икра творог, мед, и любимая докторская колбаса. Жена сидела напротив, все такая стройная, с серебряными седыми кудряшками. И хоть старость бьет по женщинам больнее и заметнее, серые глаза супруги горели теплым и жизнерадостным светом.

А еще на ней был миленький сарафанчик. Совсем, как тогда в тридцать девятом, когда он увидел Женьку, спящей на даче. Он тогда влюбился с первого взгляда и на всю жизнь.

Он улыбнулся, вспомнив, как недавно прилетал медицинский академик, и они все втроем гуляли по парку, и врач настоятельно рекомендовал ему, генеральному секретарю, завести медсестричку. Лет так тридцати, комсомолку, красавицу, и просто ласковую девушку.

- Зачем? – удивленно спросил Тимур Иванович.

- Для здоровья, Тема, для мужского здоровья.- Пояснила его единственно любимая женщина. Он тогда засмеялся, и после ухода врача, предложил Женьке на ушко такое, отчего жена зарделась. А потом они были близки, и жена была прежней, жаркой и ненасытной Женькой, и он чести мужской не посрамил. Как говориться редко, но метко.

И пришлось медицинскому светиле уехать несолоно хлебавши.

Женя собрала объемный пакет, и протянула мужу: « У тебя сегодня встреча в Артеке, может, передашь Марату, гостинец, пирожки с луком и яйцами, варенья баночку».

Марат, совершенно замечательный внук, был в Артеке уже три смены. Его увлекало все: и моделирование, и военные игры, и компьютеры, благодаря деду, в лагере они были.

-Ладно, положи в багажник, Егору скажи, пусть сам отдаст.

Егор, родственник знаменитого писателя, парнем был башковитым, но с западными отклонениями. Поэтому генсек держал его около себя, внедряя дельные советы по экономике, но игнорируя политические провокации. Мальчишке всего тридцать, может и образумится еще.

Время так странно меняет отношение к возрасту. Вот теперь для него тридцатилетние – еще мальчишки. А он ,и его ровесники 1926 года рождения, или те мальчишки 1927 года из последнего призыва августа сорок четвертого?

Сколько их не дожило до победы, кто так и не родил детей, не узнал любовь.

Но они, те, кто выжил, служившие по семь, или девять лет, стали основой армии, опорой страны и ее защитой.