Иду с Сергеем крыло в крыло. Он видит меня, пытается улыбнуться. Очень трудно ему сейчас: управление машиной стало тяжелым, она вяло реагирует на отклонение рулей, и это при одном работающем моторе. А ведь идем у самой земли, над территорией, занятой оккупантами, где вынужденная посадка равносильна смерти.

Группа ушла далеко вперед, ее уже едва видно. А мы в паре с Щербаковым на предельно малой скорости держим курс к линии фронта. Скорее бы перескочить ее. Там легче, там внизу - свои. И если покалеченную машину придется сажать, будешь думать только о том, где и как лучше это сделать.

Чтобы не выскакивать вперед, я выпустил посадочные щитки, приспособился к своему тихоходному "ведущему" н даже получил возможность посматривать по сторонам. Только теперь разглядел, что и на плоскостях моего самолета светятся неровные строчки пулевых пробоин. Оказывается, в горячке боя можно даже не почувствовать, как пулеметные очереди прошивают металл обшивки машины.

Наконец преодолеваем на бреющем линию фронта. Почти все опасности остаются позади, можно набрать высоту и следовать на свой аэродром. С трудом "наскребаем" 50-70 метров, и тут же меткая очередь нашего зенитного пулемета оставляет еще один след на правом крыле моего СБ. Крою в душе разгильдяев-зенитчиков, которые не могут отличить своего самолета от вражеского. Неужели не видят опознавательных знаков? Немедленно даю зеленую ракету - сигнал "Я - свой", но на всякий случай опять ныряем поближе к спасительной земле и выходим из зоны обстрела. Нет, надо срочно отыскать ближайший аэродром для посадки Щербакова.

Видимо, недаром говорят, что на ловца и зверь бежит. Небольшой доворот вправо по команде штурмана, и мы замечаем посадочную полосу, несколько наших истребителей на стоянках. Сергей осторожно входит в круг, делает один разворот, другой, снижается... Я виражу над летным полем, пока не убеждаюсь, что напарник благополучно приземлился. Потом покачиваю самолет с крыла на крыло и ложусь на курс к своему аэродрому.

Даже не думал, что после всего пережитого выйдет такая мягкая и точная посадка. Машина, теряя скорость, катится по стерне... И вдруг самолет заваливается на правое крыло, чертит им землю и резко разворачивается. Раздается душераздирающий скрежет, непередаваемый хруст ломающихся стальных подкосов шасси и... тишина. Ошарашенный неожиданным финалом, сижу в кабине, не в силах шевельнуть даже пальцем, а в голове одна мысль - придется ходить в "безлошадных", и в такое время, когда для остановки и разгрома зарвавшегося врага нужны каждая бомба, каждая пуля.

Подняв самолет на козелки, мы сразу определили, что в воздухе был перебит подкос правой стойки шасси. Он и подвел. Посмотрев на мое унылое лицо, старший инженер полка Авсеев пообещал отремонтировать самолет к вечеру. Но я-то уже не был новичком в авиации, сам осмотрел повреждения и пришел к выводу, что неделя, как минимум, для меня пропала, а разумный и опытный инженер просто хотел успокоить нас. В душе я был благодарен ему и за это. Не принесло утешения и дружеское участие прилетевшего к нам комиссара нашей 46-й бомбардировочной авиационной дивизии полкового комиссара Ехичева. Ведь моя побитая машина уже заняла место в так называемом "железном ряду" на краю аэродрома!

Вечером состоялось партийное собрание. Решались два вопроса: прием в партию и обсуждение первых итогов боевых действий эскадрильи. Собранием руководил комиссар полка батальонный комиссар Барышев. Ограниченность времени и суровые условия войны наложили свой отпечаток на выступления коммунистов. Были они предельно краткими и осмысленными. Прием в партию прошел быстро. Каждый вступающий боевыми делами уже доказал свою принадлежность к бойцам переднего края обороны нашей страны и, следовательно, решал ту задачу, которая была главной для партии в данное время.

По второму вопросу высказались почти все коммунисты. Выступления были краткими, содержали конкретные замечания и рекомендации. Виктор Ушаков обратил внимание на необходимость шире практиковать полеты на предельно малых высотах, учитывая, что нас не прикрывают истребители. Григорий Ганрик предложил свою помощь вновь прибывшим экипажам.

Я коснулся вопросов взаимодействия в экипаже, обратил внимание на то, что детальную ориентировку в полете нужно нести не только штурману, по и летчику. Решение было краткое: все силы и знания - на разгром врага.

Следующее утро застало меня в раздумьях: что же теперь делать? Отсыпаться и регулярно ходить в столовую, когда твои товарищи улетают в бой? Сама мысль об этом казалась невыносимой. Но ведь резервных самолетов у нас нет, значит, надо набираться терпения и ждать. А час спустя, еще не вполне веря неожиданной удаче, держал я и руке доверенность на получение новой машины. Мне дьявольски повезло. Быстро (пока не передумали!) разыскал летчика связного У-2 и чуть ли не за руку потащил его в кабину. Буквально через несколько минут "кукурузник" был уже в воздухе. Сели на полевом аэродроме, неподалеку от Калинина. Вместе с летчиком У-2 я уже к обеду принял вполне исправный СБ и к вечеру перегнал его на свой аэродром.

В воздухе пытался представить ликование экипажа при виде нового самолета. Но аэродром встретил гнетущей тишиной. Здесь я узнал, что с боевого задания не вернулся майор И.С. Полбин. Возглавляемая им группа наносила удар по железнодорожному узлу Пустошка, что неподалеку от моих родных мест. Там в кипении боя, видимо, и подстерег командира вражеский снаряд. Да, черными оказались для полка эти два последних дня. Не стало Пасхина, а теперь вот не возвратился Полбин...

Иван Семенович был человеком особенным. Все в нем вызывало чувство уважения, симпатии. В предвоенное время он не только учил пас, по и нередко проводил с нами досуг. Особенно запомнились игры в городки "с подсветом". В темноте, когда фигуры различались уже плохо, кто-то из "нейтральных" освещал площадку электрическим фонариком.

И.С. Полбин был, как я уже говорил, неутомимым учителем летного дела. Во время полетов полка он частенько находился у посадочных знаков и внимательно наблюдал за приземлением самолетов. Заметив отклонения от нормативов, он детально разбирал их причины, а с отстающими проводил специальные занятия. Вот почему у нас не было слабых летчиков. Для становления их командир не жалел ни сил, ни труда, ни времени...

И вот его не стало. Кто теперь поведет нас в бой? Кому доверят судьбу полбинского полка?

Пока мы находились под впечатлением невеселых событий, пришел приказ о перелете эскадрильи на аэродром, расположенный неподалеку от линии фронта. Там базировались наши истребители, в основном И-16. Машина эта уже устарела и, конечно, уступала вражеским истребителям. Но летчики любили своих "ишачков", выжимали из них даже то, на что, вероятно, не рассчитывал даже сам конструктор этих когда-то лучших в мире истребителей - Н. Поликарпов.

Наша задача в общих чертах была следующей. Эскадрилья перелетает на ближайший к фронту оперативный аэродром и ведет боевые действия при ограниченном количестве обслуживающего технического состава из расчета один техник на два самолета и один механик-оружейник на звено. Следовательно, основную долю подготовки самолетов к вылетам должны были взять на себя летные экипажи.

Рано утром эскадрилья поднялась в воздух. Я возглавил первое звено. Полет проходил спокойно, словно в мирные дни. Давненько так не было, когда ничто тебе не угрожает, когда не ждешь с минуты на минуту атак истребителей или зенитного огня. В безмятежном настроении подлетаем к аэродрому и тут только замечаем, что над ним идет отчаянный воздушный бой. "Мессерам" было явно не до нас, поэтому эскадрилья благополучно приземлилась. Заруливая машину к лесу, увидел, как задымил и, разваливаясь в воздухе, устремился к земле вражеский самолет. У других фашистов не выдержали нервы, и они дружно бросились наутек. Вот вам и "ишачок"!

После посадки быстро замаскировали самолеты и приступили к подвеске бомб. А уже час спустя эскадрилья вылетела для нанесения удара по скоплению войск противника юго-западнее Великих Лук. Вел нас в бой Виктор Ушаков.