Испугавшись, Лайза попыталась приподняться, но он прижал ее коленом и держал одной рукой, а другой расстегивал пуговицы на брюках.

Лайза сделала еще одну безуспешную попытку подняться.

– Дай уйти, Филип. Подними меня.

Его глаза остекленели, казалось, он не видит и не слышит ее. Как только расстегнулась последняя пуговица, высунулся огромный член, и Лайза закричала:

– Нет, Филип, нет!

Ее слова заглушались прижатой ко рту юбкой и нижним бельем, тяжесть его тела не давала дышать, и ее крик от боли, пронзившей ее, был похож на булькающий звук.

К счастью, все закончилось чуть ли не раньше, чем началось, и Филип лежал на ней так безвольно, что вскоре ей удалось высвободиться.

Он лежал вниз лицом, когда на дрожащих ногах она добралась до кобылы. Стиснув зубы, забралась в седло и, невзирая на боль, охваченная стремлением убежать от этого ужасного места, галопом пустила Прекрасную Девочку.

Чтобы не встретиться лицом к лицу с Авессаломом или Амосом, Лайза оставила лошадь во дворе конюшни – все равно кто-то из них обнаружит ее кобылу и, хотя будет удивлен ее небрежностью, расседлает, напоит и накормит ее.

Она прокралась в дом со стороны кладовой, поднявшись по черной лестнице, мимо кухни, вздохнула с облегчением, добравшись до своей комнаты, не встретив по пути ни членов семьи, ни еще более остроглазую Молли; придвинув стул к двери, повесила его спинкой на ручку, обезопасив себя от чьего-либо вторжения. Поспешно раздевшись, Лайза, внимательно осматривая каждую деталь одежды, обнаружила кровь и землю на хлопчатобумажной нижней юбке и рубашке.

С брезгливостью вспоминая, как все произошло, скрутила их, связала старой лентой и засунула в шкаф под обувь. Как только представится возможность… когда пройдет эта смертельная усталость… она уничтожит эти гадкие улики… сожжет их!

В кувшине на столике обнаружила немного воды. Вылив ее в таз, смочила салфетку, протерла живот, низ живота и ноги, содрогаясь при виде крови, слегка окрасившей воду, которую выплеснула в окно на растущие внизу кусты.

Ей очень хотелось взять в руки одну из тех деревянных щеток, которые служанки используют для мытья полов, и скрести себя ими, не обращая внимания на повреждения кожи, болячки и царапины, что угодно, лишь бы почувствовать себя снова чистой.

Вылив несколько капель воды, оставшейся в кувшине, на руки, похлопала ими по лицу, охлаждая пылающие щеки, надела чистое белье, наслаждаясь запахом свежего мыла, сняла стул с дверной ручки; сев на край кровати, почувствовала то жар, то холод и тяжесть во всем теле – она устала, очень устала.

– Вот те на! – Дверь с шумом широко открылась, и в комнату ворвалась Молли. – Вот ты куда забралась, дитя мое. Мама ищет тебя повсюду.

Она уставилась на поникшую фигуру на кровати.

– Лайза! – В ее голосе прозвучало беспокойство. – Плохо себя чувствуешь?

– Не понимаю… Одевалась, чтобы поехать с мамой, но не… – Девушка склонилась головой на спинку кровати и закрыла глаза.

Лайза слышала стук тяжелых ботинок Молли сначала по комнате, затем по коридору, потом раздалось легкое постукивание каблучков Кэтрин, и удивительно прохладная рука легла на ее пылающие щеки, а затем на горячий лоб.

– Что-нибудь болит, моя дорогая?

Кэтрин обняла дочь; голос матери, ласковый и заботливый, звучал в ушах, Лайза прильнула к ее руке, задохнувшись от благодарности, и громко разрыдалась, – как прекрасно почувствовать себя снова маленькой девочкой, окутанной материнской заботой и трогательной любовью.

– Все болит, – по-детски всхлипнула она.

– Накройся, дорогая, похоже, небольшой жар. Надеюсь, тебе станет намного лучше, если поспишь несколько часов. Ты голодна? Молли принесет суп и чай.

– Поспать, пожалуй, лучше, – вздохнула Лайза и, когда Молли накинула на нее одеяло, свернулась калачиком, подтянув коленки почти к подбородку.

Женщины, стоявшие по обе стороны кровати, вместе стянули с нее нижнюю юбку, оставив только рубашку, аккуратно накрыли ее.

– Спасибо, мама. Спасибо, Молли, – прошептала Лайза снова, закрывая глаза. И не успели они выйти из комнаты, как девушка уже крепко спала.

Проснувшись через несколько часов, Лайза не могла ничего сообразить – так странно очутиться в постели в середине дня; села и вспомнила все случившееся. Обняв колени, попыталась хладнокровно подытожить: шестнадцать лет, не замужем, и теперь не может выйти замуж; одна, от силы две минуты неосторожной страсти лишили ее девственности… которой мужчины, похоже, гордятся наравне с приданым девушки.

На мучивший ее вопрос она так и не находила ответа: неужели мужчина получает удовольствие от того, что сделал с ней Филип Фэртон – больно, гадко, слишком быстро (а именно это он совершил)? Если судить по его стонам, он сам получил не большее удовлетворение, чем и она.

Итак: она не выйдет замуж – небольшая потеря; на самом деле ей никогда и не хотелось этого, пока не встретила Филипа, а этот подонок определенно вылечил от непредвиденного, неожиданно приобретенного желания, преподав ей еще один урок: ее легко одурачить, как и любую другую девушку, красивым лицом и мягкими, приятными манерами, но теперь она уже позаботится, чтобы не попасть в эту ловушку снова.

В будущем она сумеет позаботиться о сердце и теле, а пока постарается стереть из памяти эти последние три недели, ее жизнь будет протекать, как и до них. Она счастливо проживет свою жизнь в Холланд-Хаузе; папа оставит причитающееся ей приданое, когда умрет, но лучше не думать о том времени. Он всегда повторял, что нечестно ставить дочерей в зависимость от милости мужей.

Божьей молитвой мама и папа никогда не узнают о позоре, случившемся с их дочерью.

«Я, – подытожила Лайза, вздернув свой упрямый голландский подбородок, – не собираюсь чувствовать себя виноватой из-за того, что случилось, за исключением одного – приняла отбросы за золото. Ошибка, которую никогда не повторю».

Не ясно пока одно: результатом спаривания жеребца и кобылы является жеребенок. Она положила руку на живот, – неужели двухминутная мерзость на траве под ивой станет причиной появления такого драгоценного, но в ее случае нежеланного ребенка? Все прояснится со временем… и очень скоро, ее периоды всегда точны по времени, – через неделю, возможно, чуть больше, все станет на свои места.

А пока она не собирается прятаться в своей комнате, подобно испуганному кролику, – Филип Фэртон силой овладел ее телом, но она не даст повода видеть ее униженной.

Лайза встала, натянула через голову нижнюю юбку, в шкафу выбрала свое лучшее зеленое платье из люстрина.

Подняв волосы на макушку, заколола их черепаховым гребнем так, чтобы концы свободно свисали на плечи; застегнув на загорелой шее янтарное ожерелье и высоко подняв голову, Лайза медленно спустилась по ступенькам в гостиную – поужинать со всеми вместе.

– Мисс Лайза, – маленькая служанка стремительно вбежала в кухню, где готовились к выпечке имбирные пряники. – Ваш папа требует, чтобы вы пришли к нему в кабинет, и немедленно – он очень нетерпелив.

– Ах, черт возьми!

Лайза, стряхнув передник и бросив его на стул, быстро пошла по коридору в заднюю часть дома, к кабинету отца, успев расправить закатанные рукава, поправить юбки и стереть муку с носа.

Она тихонько постучала в дверь, одновременно поворачивая ручку. Сердце ее опустилось, когда она увидела преподобного Кордуэлла, сидящего в удобном кресле напротив отца. Филип Фэртон неудобно примостился на краешке стула с деревянной спинкой.

Лайза почувствовала комок в горле, стоило увидеть выражение папиного лица: челюсть застыла неподвижно, зубы крепко стиснуты. А глаза… – они-то причинили ей самую большую боль – веселые голубые глаза потухли.

– Лайза, – тяжело начал он, но тут же был прерван преподобным Кордуэллом.

– Дитя мое, – произнес он торжественно, – мой племянник признался во всем мне и церковным старостам, а признаться и исповедоваться в грехе означает ступить на тропу спасения. Не сделаете ли то же самое?