После этой встречи Капелова охватило желание писать - высказать всю боль, переполнявшую его, всю неслыханную обиду, от которой у него опускались руки и ослабели ноги.

Когда ушел Латун со своими сподвижниками, Капелов сел за лабораторный стол, отодвинул две банки с эликсирами и написал стихотворение. Он никогда не писал стихов, но боль не укладывалась иначе, как в широкие ритмические строки, в которых так легко высказывалось то, о чем можно было только смутно думать, но для чего в обыкновенной речи не хватало слов.

Несколько раз он прерывал письмо, так как рыдания душили его, и он рыдал громко и долго, не будучи в силах успокоиться.

Вот что он написал:

О, как болит душа у человека,

Который беззащитен, как свинья, которую каждый может зарезать.

Как больно быть ненужным,

Быть пустой жестянкой из-под консервов, которую выбрасывают в мусорный ящик.

Как обидно это! Как тяжело!

Как страшно быть ненужным и ждать смерти от людей!..

Капелов зарыдал от немыслимой жалости к себе, от страха перед непоправимой несправедливостью и ужасом человеческого равнодушия. Слезы катились из глаз неудержимо. И, не смахивая слез, он продолжал писать:

Но кто, кто считает меня ненужным?

Ты считаешь, что я не нужен тебе?

Мастерская человекоа

Ты - грязный, пьяный, глупый погромщик?! Ты?

Кто же ты такой, чтобы считать так?! Грязный глупец! Скудоумец!

За что ты режешь, рвешь, приводишь в негодность мои ткани?! За что ты портишь мое тело, дурак ты этакий?!

Разве ты не знаешь,

Что деревья на фоне домов - и днем, и вечером,

и в сумерки, когда расцвечены окна,

Так прекрасны, так живописны!

Ведь. они глубоко радуют меня!

Ведь в них безмерное количество и тонов и переходов, Ведь все это волнует меня и приятно мне!

Понимаешь - приятно! И радостно! Мое сердце радуется!

Понимаешь - сердце!

Ну, зачем ты это делаешь?!

Разве ты не знаешь радости жизни?!

Разве ты не знаешь, как хорошо встать утром

И видеть солнце, и белый снег,

И даже дождь, и даже тучи - хмурые, серые, но тоже

прекрасные в своем утверждении жизни,

Холодный день, пасмурный

Разве он не прекрасен?!

Ну, я еще понимаю - убивать врага!

Врага, который мешает большому делу!

Я понимаю такое убийство!

Его можно понять и оправдать!

Я и сам убью такого!

Я проткну его поганое тело штыком!

Я прострелю его череп!

Я уничтожу его, если он будет защищать черное дело!

Я не пожалею его, если он вреден, если он мешает людям

делать великое, радостное, нужное для всех!

Есть вещи, за которые надо уметь нещадно бороться! Гибнуть самому и губить других!

Есть вещи, за которые надо до конца ненавидеть!

Но пользоваться бесправием несчастных

И убивать их в разнузданном бесстыдстве?!

Просто убивать??!!

О, тысячи казней достойны такие убийцы!

Нет места таким на земле!

Нет места!

На лестнице послышались шаги. Капелов положил перо и быстро спрятал в карман исписанный листок. Но никто не постучал. Шли в верхнюю квартиру.

Он достал из кармана стихотворение, попробовал прочесть, но не мог. Он чувствовал, что опять зарыдает.

Он встал и, как часто делал последние дни, принялся разглядывать стоявшие на подоконнике и столе различные эликсиры и препараты.

Он глубоко задумался.

Как жизнь сложна и в то же время до смешного проста, если уметь видеть ее истоки, - подумал он. В самом деле, вот эликсир. Жидкость в обыкновенной склянке. А что она творит! Например, человек разъярен, подавлен, возмущен. Он готов совершить самый безумный поступок, его глаза сверкают, они полны невероятной злобы, его брови сдвинуты, волосы растрепаны, рот искажен, и из него бьет слюна. Человек в таком состоянии, что бьет жену, детей, топчет ногами, не помнит себя, в остервенении уничтожает все, что попадается под руку, ломает стулья. Окружающие остолбенели. Они не знают, что делать, как успокоить мечущегося в горячке человека.

Или человек печален, удручен. Он мучается. Не спит. Мысли гложут его. Он совершил ошибку. Что-то сделал не так. Он знает, твердо знает, что будет осужден за это. Он видит людей, которые его осудят. Он слышит их осуждающие голоса. Даже больше - он согласен с ними.

Они должны его осудить. Его лоб покрывается испариной. Он встает ночью и ходит по комнате. Он не знает, что делать, куда деваться!

Между тем, если влить в его кровь вот одну, самое большее две капли этой жидкости, - и картина совершенно иная: человек гуляет, насвистывает, пьет, ест. Спит, как младенец. Лицо розовое. В глазах и в помине нет черной печали, около рта нет морщин, брови не сдвинуты, отношения с людьми становятся ясными. Он не творит той чепухи, которую неизбежно натворил бы, будучи предоставлен самому себе.

Ведь он обязательно пошел бы на телеграф и отправлял бы телеграммы! Брал бы в окошке бланки и портил бы их один за другим! На всех телеграфах, во всем мире, не скупятся на эти бланки - их дают охотно, - пожалуйста, берите, это дань человеческой нервозности, человеческому безумию, человеческой тоске, неуверенности, усталости. И он, конечно, испортил бы несколько таких бланков! Обязательно разорвал бы! А потом, отправив, наконец, телеграмму, жалел бы о ней, сомневался бы, и так до бесконечности!

На его темени появилось бы несколько седых волос. Под глазами к сложной ткани морщинок незаметно прибавилась бы еще парочка.

Между тем капля, одна капля, и все дело в корне меняется.

Он пошучивает - понимаете - пошучивает над тем, что мучило его целые ночи!.. Телеграмма?!

Он смеется - широко и удивленно; "Телеграмма? Для чего я посылал телеграмму?!"

Одна капля!

Капелов долго держал склянку с эликсиром. Вглядывался в нее.

Ничего. Жидкость как жидкость. Но как ею пользоваться? Как научиться пользоваться? Ах, если бы он мог влить себе нужное количество капель!

Есть ли смысл в его страданиях, как во всяких иных?

Глава пятая

Само собою вышло так, что Капелов исполнял трудные и черные работы. Правда, от них никто не отказывался. Но все-таки выходило так, что исполнял их именно он.

После оживления он стал ощущать большой аппетит, ел больше всех и поэтому, не работая, испытывал чувство, похожее на виноватость. За работой же он заметно успокаивался, так как положение его становилось более оправданным.