Пушкин против Геккерена.

Общество было усыплено "благородным" поступком Дантеса и сознанием их Геккеренов - "невиновности". Поражением наглого француза был доволен и Пушкин. Но в отличие от других, он не был усыплен женитьбой Дантеса (о чём писали многие пушкинисты, тем самым, уводя в сторону объективное следствие), его месть врагам была удовлетворена лишь частично, он - к чести великого русского поэта и человека - продолжал разоблачение гнусной игры Геккерена, несмотря на уговоры Жуковского и советы друзей. Недаром Пушкин назвал брак Дантеса с Е. Н. Гончаровой (согласно словам саксонского посла Люцероде) "делом змеиной, способной на происки, хитрости двух негодяев". Теперь целью Пушкина было поразить "отца", т. е. нанести удар по центральной фигуре заговора.

21 ноября он отправил письмо царю, в котором объяснил ситуацию, не скрывая, конечно, главного, - чем занимался в Петербурге посол Голландии. Для следователя-пушкиниста будет небезынтересно узнать, что это письмо явилось одной из причин столь долгого блуждания следствия по ложному пути. А случилось это оттого, что одна из фраз этого французского письма была переведена на русский язык неверно. Речь идёт о словах: "Тем временем я убедился, что анонимное письмо исходило от г-на Геккерена, о чём считаю своим долгом довести до сведения правительства и общества". Более тщательный перевод говорит о большей осведомлённости поэта в ситуации, сложившейся в Петербурге в 1863 г. в придворных кругах Петербурга.

Фраза эта должна быть переведена: "... я убедился, что это анонимное письмо от г-на Геккерена и считаю необходимым предостеречь правительство и общество". Употреблённый Пушкиным глагол имеет основным значением предупреждение и переводится "предупредить", "предостеречь от опасности". Самый Факт обращения Пушкина к царю после анонимных писем, смысл и характер письма потребовали иного перевода этой фразы. Канцелярских оборотов "письмо исходило" и "довести до сведения"' поэт не применял, письмо его вызвано чувством гражданского долга, обеспокоенностью тёмной деятельностью иностранного посла, желанием сообщить правительству о цели, которая скрывалась за странным поведением голландца, - ведь в анонимных письмах делались недвусмысленные намёки на Николая Павловича. Заговор Геккерена, как бы говорил Пушкин, направлен, по крайней мере, против двух самых известных в России людей. Абсурдно было бы предполагать, как это делают некоторые пушкинисты, что письмо Пушкина к царю было лишь просьбой о защите его семьи от преследований Геккерена. За себя поэт мог постоять (и постоял!) и сам.

Теперь известно (из камер-Фурьерского журнала), что после этого письма Николай I дал Пушкину 23 ноября аудиенцию. Что поэт сообщил лично императору, неизвестно; известно лишь, что Николай I взял с Пушкина слово, что при повторении конфликта с Геккереном он непременно сообщит об этом ему - Государю. Печально не только то, что поэт не сдержал слова (почему он этого не сделал, ещё предстоит выяснить), неприятно ещё и то, что при разговоре Пушкина с царём присутствовал масон Бенкендорф, и он должен был намотать себе на ус все нелестные эпитеты, сказанные поэтом в адрес его друзей-масонов.

О том, что Пушкин не просил защиты у царя, а имел цель значительно большую, свидетельствуют заключительные строки его не отправленного письма Геккерену от 17 -21 ноября. "Дуэли мне теперь недостаточно, - писал он. - И каков бы ни был её исход, я не сочту себя достаточно отомщённым ни смертью вашего сына, ни его женитьбой, которая совсем походила бы на веселый фарс (что, впрочем, меня весьма мало смущает), ни, наконец, письмом, которое я имею честь писать вам и которого копию сохраняю для личного употребления. Я хочу, чтобы вы дали себе труд и сами нашли основания, которые были бы достаточны для того, чтобы побудить меня плюнуть вам в лицо и чтобы уничтожить самый след этого жалкого дела, из которого мне легко будет сделать отличную главу в моей истории рогоносцев". В те же дни Пушкин сказал В. А. Соллогубу: "С сыном уже покончено... Вы мне теперь старичка подавайте", вот как широк был план Пушкина, и какую жалкую роль должен был играть во всём этом Геккерен.

Но поэту не дали возможности действовать, его успокоили, обнадёжили (царь, Жуковский и др., а также состоявшаяся 10 января 1837 г. свадьба Дантеса, в которую поэт не верил до последней минуты.). "Вы биты по всем пунктам", - писал поэт Геккерену в ноябре 1836 г. К сожалению, это всё было только на бумаге, тогда как в жизни жалкую и потешную роль играл только Дантес, но не Геккерен, он не сказал ещё своего последнего слова. Более того, если голландский посол точил нож на Пушкина и раньше, то теперь, после того, как поэт принудил Дантеса к скоропалительной и неприятной женитьбе, а на Геккерена "нажаловался" царю, он должен был возненавидеть его ещё больше и продолжить своё грязное дело с удвоенной энергией. Разоблаченный им, он теперь совсем не боялся, у него было надёжное алиби: мой "сын", дескать, женат, и все претензии Пушкина к его поведению и поступкам это просто безумие африканской обезьяны.

Расправа.

Всего 15 дней(!) понадобилось Геккерену, чтобы покончить с этим делом: преследования Дантесом Натальи Николаевны возобновились тут же после свадьбы с Е. Н. Гончаровой; одновременно "отец" распустил очередную порцию анонимных писем и сплетен (о "домогательствах" Натальи Николаевны, о "рыцарстве" Дантеса, о "грехе" Екатерины Николаевны, о "связи" Пушкина с Александрой Николаевной и т. п.) и уже 25 января Пушкин послал оскорбительное письмо голландскому послу. Заметим, не Дантесу, а главному деятелю этой подлой игры. Мешкать далее и ждать другого удобного случая было нельзя, удача сама шла в руки заговорщиков. Оставалось только подготовить Дантеса к поединку. Да, роль этого человека была незавидной. Вслед за женитьбой, свалившейся на него, как снег на голову, его теперь, возможно, ожидает смерть, поскольку было ясно, что Пушкин ни на какое примирение не пойдёт. Вот чем оборачивалось приобретение второго "отца"! Трудно проникнуть в душу француза и сказать, были ли каким-нибудь утешением для него уже полученные блага (баронское достоинство, герб Геккерена, деньги, место офицера в гвардейском полку, доступ в самый высший свет) и обещание будущих наград от масонов (например, получение наследства от Геккерена) за жертвы, которые он должен был принести. Женитьбу на нелюбимой девушке можно было ещё как-то "поправить" в будущем, но, как и чем поправить смерть? Слабым утешением для него служили слова Геккерена о том, что "сын" должен, дескать, "постоять" за "оскорблённого отца", которые сам по положению своему не мог стреляться. Много позже Дантес говорил В. Д. Давыдову в Париже, что он "и помышления не имел погубить Пушкина", а "вышел на поединок единственно по требованию Геккерена, кровно оскорблённого Пушкиным".

Дантес нуждался, прежде всего, в моральной подготовке: надо было готовиться ко всему, - ведь заставил же его Пушкин венчаться всего полмесяца назад, а во-вторых, к непосредственной (физического свойства) защите от пули русского поэта. Смерть, конечно же, никак не входила ни в планы самого француза, ни в холодные расчеты Геккерена (иначе думать и нельзя, если исследователь знаком хоть немного с приёмами и методами масонов в подобных случаях). Но как обезопасить Дантеса? Только обманным путём, только с помощью подлости, - других способов у голландца не было.

О том, как решил этот сложный вопрос Геккерен (а он должен был решать его, во что бы то ни стало), высказал свое мнение в статье "Поединок или убийство?" врач и судебный эксперт В. Сафронов. Автор указывает на три обстоятельства, свидетельствующие, по его мнению, о преднамеренном убийстве Пушкина. Во-первых, пишет Сафронов, пистолеты Пушкина были куплены перед дуэлью, в то время, как пистолеты Дантеса были взяты Аршиаком у французского посла Баранта, они уже были пристреляны. А это было не только нарушением дуэльного кодекса, но и преступлением. Во-вторых, Сафронов установил, что соперники стрелялись не из гладкоствольных пистолетов с кремнёвым замком, как считалось ранее, но из пистолетов с нарезными стволами, обладавшими большей убойной силой. И, в-третьих, Сафронов задаётся вопросом: почему же Дантес после выстрела в него Пушкина - замечательного стрелка - оказался лишь контужен?