- Да не станет он врать! Он Хозяйку в Ландейле спасал.

Имрир поперхнулся. Его пребольно съездили по спине.

- Не налегай, не налегай вельми. Нельзя с голоду много есть попервой-то. Скрутит.

И как приговорили. Во внутренностях точно повернулся горячий рожон. Спас... кого?! Когда?! Ту, что предала родичей, отца, предала и убила. И он еще живет?

Согнувшись, схватившись за живот, Имрир бросился вон из караульни. Солдаты засмеялись вслед.

- Зря вы его в живых оставили.

Мэй провожал Истар узким коридором, и аромат ее духов накрыл с головой.

- Это жестоко.

Истар пожала плечами:

- Война всегда жестока.

- Война закончилась.

- Нет, - пока в живых остается хоть один из этой своры. Распоряжусь удвоить охрану у покоев Верховной.

Мэю сделалось больно. Именно сейчас он должен уезжать от жены. Когда она еще слаба от болезни, когда вот-вот может начаться новая война. Мало она настрадалась? Милосердная! Хотя бы в зрелости дай ей покой!

- Вы должны были убить его ради своей же безопасности. Чтобы он не сделался знаменем новому мятежу. Интересы государства...

- К лешему! - Мэй стоял посреди коридора и орал на высокородную, как на провинившуюся девчонку. - Разве ты не можешь понять, что есть вещи поважнее государства и личной безопасности?!

Истар слабо улыбнулась:

- Ты повторишь то же самое, когда ее убьют?

... убьют. И не нужны будут баллады и песни о любви и милосердии, легенда о Хатанской Карете, и неугасимость на площади семи свечей; не нужны будут ландейлские витражи; и скрипка, и сказки - все, чем жив и живет Мэй-музыкант...

- Ты права, Истар. Но если бы Хель поступила, как советуешь ты, я бы никогда ее не любил.

"Горький дым на руинах разрушенного Тинтажеля...

Что ж ты, Консул, не смог отстоять свою твердыню?

Не восславят тебя в веках менестрели

и да будет проклято твое имя!

Ты бежал, как трус, и заслужил забвенье."

Имрир медленно, как сквозь воду, шагнул вперед:

- Ты лжешь, пес!

Люди застыли. Время в господе сделалось вязким, как патока.

- Ты лжешь!! - он с кулаками кинулся на музыканта, тот вскинул динтар, защищая его от ударов, а Имрир целился в усталое, изрезанное ранними морщинами лицо.

Имрира оттащили. Он рвался из чужих грубых рук, как щенок с цепи, с каждой минутой слабея, точно ярость выливалась из него кровью из взрезанных жил. Он обвис в чужих руках, плача и ругаясь, забыв про гордость.

- Консула защищает! Глядите! Отвесть его куда следоват!

Говоривший сплюнул на пол.

- Пес! Вы все псы! Трусы!

- Охолонись.

Толпе не нравился его крик, толпа дышала, как многоголовый зверь, набираясь злости, и Имрир надеялся, что его растерзают, потому что он не переживет этот стыд, эту невозможность отомстить. Он отчаялся. И лишь какая-то мысль в недопетой песне цеплялась, теребила краешек его сознания: что-то, что надо было непременно вспомнить прежде, чем все закончится так бесславно. Его потащили наружу, под холодные мелкие звезды, Имрир думал, что его убьют, но его только выкинули в грязь, напоследок больно пнув пониже спины. Дверь захлопнулась. Он отбил о нее кулаки и плакал в грязи от стыда и бессилия, пока кто-то не тронул его за плечо.

- Ты обвинил меня во лжи.

Имрир пожал плечами, пряча мокрое испачканное лицо. Ему было все равно теперь и не хотелось, чтобы кто-то вырывал его из этого. Он все , все сделал не так, позабыл все, чему его учили, поддался ярости, погубил свое дело, предал память отца... Они поют грязные песни: конечно, теперь некому пережать удавкой их горло, заставляя умолкнуть грязный рот... Он - он недостоин теперь даже думать об... о Консуле Двуречья.

- О-о!..

Из горла вырвался полустон-полувой. Вот и все, что он может себе позволить. Умереть, как раб, на этой раскисшей дороге. Он, наследник владык, не оправдавший их упований. Почему не уходит этот музыкант?!

- Чего... тебе надо? - с усилием выговорил он.

Он скажет и уйдет. О, пусть он скорее уйдет!!

- Почему ты так защищаешь его? В то время, когда другие плюют на него и проклинают саму память...

Имрир потупился:

- Вот поэтому...

- Он был храбрый человек, - сказал музыкант.

- Да! Он три часа бился раненый на подъемном мосту, в одиночку защищая врата Тинтажеля.

- Чем?

Имрир опешил.

- Разве это важно? У него был двуручный меч.

- А рана была тяжелой?

- Я не знаю.

- Славно, юноша. А ты когда-либо держал в руках двуручный меч?

Имрир недоверчиво посмотрел на музыканта.

- Ну, тогда хотя бы возьми вот этот, - музыкант протянул ему корд из набедренных ножен. - И попробуй... ладно, не повторить этот подвиг... просто подержать над головой.

- Я об этом не думал...

Музыкант необидно улыбнулся:

- Похоже, твои учителя хорошо думали за тебя.

- Я не... с чего ты взял?!

На следующее утро ударил мороз, грязь дороги сделалась твердой, как камень, на который сеялась с низких туч мелкая снежная крупа. Асбьерн заботливо укрыл динтар плащом.

- Больно, что все против одного?

Имрир, не отвечая, угрюмо шагал рядом. Асбьерн повернулся и пристально заглянул в его глаза:

- Ты хочешь... спросить что-то очень важное. - и боишься.

Юноша сглотнул:

- Там, в песне... может быть, он жив?!..

Зубчатая стена леса резко выделялась на белесом зимнем небе - заброшенный замок, обиталище призраков и легенд... Дорога петляла в заснеженном поле с островками торчащего бурьяна. Имрир брел, едва не тычась в спину Асбьерну, с трудом переставляя негнущиеся ноги.

Развалины, занесенные снегом, открылась внезапно среди голых веток шиповника, оторочивших обсыпанные берега, над черными лужицами воды во рву поднимался пар. Сквозь тонкий прибрежный лед виднелись перепутанные донные травы, сонная лягушка. Стена резким изломом вставала от воды, часть замка в свое время выгорела и обрушилась, валялись глыбы и камни, обгорелые остовы балок, чуть присыпанные шершавым мелким снегом. Снег падал густо на уцелевший выступ угловой квадратной башни, на проломы окон, в которых, как в раме, проступал резной далекий лес. Эти сохранившиеся проемы почему-то особенно пугали Имрира.

Придержавшись за ветку, музыкант перепрыгнул ров, приглашающе махнул спутнику рукой.