- Где мы? - почему-то шепотом спросил Имрир, глядя на изувеченные зубцы над головой.

- Здесь были спальни...

- Откуда ты знаешь?

Асбьерн пожал плечами. Да, конечно, музыканты многое знают. Почти все. Только не то, о чем Имрир хочет узнать.

- От Тинтажеля совсем ничего не осталось.

Юноша дернулся: это как резануть по едва затянувшейся ране. Всю жизнь он учился ненависти. И этому - что Тинтажель. И вдруг вспомнил, что никогда не видел Тинтажеля. Только всю жизнь, сколько себя помнил - слышал о нем и об отце.

- Но это же... - осторожно начал он. - Это не Тинтажель.

- Да. Это Торкилсен, - сказал Асбьерн спокойно.

Костер потрескивал, заслоняемый углом стены от метели. Крупные снежинки падали на разводы копоти, на обломки кирпича, закрывая их пышными локайскими шапками... точно сотни белых лис собрались и легли, милосердно стирая следы пожара, пряча останки разрушенных стен. Имрир, как дикий зверек, бродил за кругом огня, не простивший, но и не смеющий уйти.

Вкусно пахло разогретой ветчиной. Асбьерн сидел у огня, подставляя под капающий жир кусочек хлеба. Казалось, он забыл, что не один.

"Это жестоко, жестоко!" Имриру хотелось заплакать.

- Почему она сюда не вернулась?

Певец задумчиво посмотрел на юношу.

- Почему не возвращаются на пепелища?

- Она... испугалась?

Асбьерн протянул руку, Имрир отшатнулся, опасаясь прикосновения, но в руке был хлеб.

- Я не знаю, прав ли я. Но, по-моему, она не должна была возвращаться. Если бы мстила - то да, конечно. Но как-то так получилось, что цель стала выше. И она пересекла границу, и переросла Торкилсен. Сначала - Двуречье. А следующая ступенька - мир.

Имрир слушал зачарованно.

- Конец Стрелкам. А это было только начало. И она не знала, что делать дальше. Это в войну - ясно, где враг. А теперь... Я... так думаю, - с трудом выговорил он. - Чтобы понять это, потребовалось двенадцать лет.

- И все же она должна была!.. Должна...

Имрир осекся и подивился собственной горячности. Что ему до этой женщины и ее судьбы? Она враг... А здесь следы давнего пожара скрывает снег и горько и противно пахнет копотью, и кажется кощунством их живой костер и они сами - на пепелище, на могиле. Но что ему до этих могил?!

- Асбьерн, ты знаешь... Что было со мной, когда я потерял память?

Асбьерн все же коснулся его плеча, и Имрир вынес прикосновение.

- К сожалению, не знаю. Но ты мог бы спросить.

- Где?

- В Хатане.

"Я не сошел с ума, - повторял Имрир, как молитву, - я не сошел с ума, чтобы туда идти!" Но против воли крепло в нем решение наконец узнать все и все расставить по своим местам, и узнать, что же делала его тень, пока не воскрес, пробужденный морной, он сам, Имрир, сын последнего Консула Двуречья Торлора Тинтажельского.

Они пришли в Хатан в канун Рорхейма, праздника Костров, разжигаемых, чтобы растопить снега и льды и прогнать существа тьмы и зла, чтобы Зима повернула на Лето.

В арках и храмах звенели колокола, мальчишки, рискуя спалить город, гоняли по улицам горящие колеса, а в хвойных гирляндах, украшавших оконницы и дверные косяки, горели цветные сунские фонарики и девушки гадали над лучинами и мисками с водой. Привратник, стирая с пышных усов винную пену, ухмыльнулся, благосклонно оглядев бродяг и указывая в сторону Ратуши:

- Там сегодня для музыкантов работа найдется!

В Большом Зале Ратуши пахло воском и елью, по натертому полу скользили пары. Распорядитель выдал музыкантам по куску мяса и по чаре вина и показал место, где они будут играть сегодняшний вечер.

Имрир с любопытством оглядывал Зал, блестящий пол, синие и алые фрески, тронутые позолотой: странные крылатые люди; гобелены и тяжелые занавеси с кистями и золотой росшивью. В зале горели свечи - роскошь неслыханная - и было светло, как днем. Мимо Имрира проплывали сунцы в желтых кайнах с вышитыми драконами, колченогие мернейские кочевники, в плотного плетения кольчугах оружейники-харарцы, рыцари-воины из северных безмерно далеких Лунда и Туле, хитроглазые леммиренцы и местные - в богатых, отороченных мехами уборах, расшитых каменьями из Лучесветных гор. Хозяйка вышла неожиданно. Музыка сорвалась, затрепетали огни, когда стража растворила двери - и вот Верховная уже в середине зала - как когда-то в Ландейле - в лиловом аксамитном платье, забранном, как инеем, элемирским шитьем, подобранные, белые, как дождик, волосы взяты в сетку из лилового карианского жемчуга и украшены цветами; длинный подол платья и запястья расшиты гиацинтами... Имрир разглядел шрам на ее левой щеке и усталость опущенных плеч... Она должна была открывать плясы... И Имрир играл. Они все играли так, будто это последний вечер в их жизни, словно от их игры зависит, взойдет ли назавтра солнце. Под конец едва не брызгало кровью из-под ногтей.

Слуги гасили свечи и гнали прочь подзадержавшихся музыкантов, когда рыженький паренек-паж попросил Асбьерна следовать за ним. Паж привел их в комнатку наверху, в которой едва помещался накрытый к ужину стол, и оставил одних. Через мгновение драпировка на противоположной стене откинулась, и Имрир увидел Хозяйку.

Они ели, а она мелкими глотками пила вино из кубка, согретое на решетке очага, а потом говорила с Асбьерном. До Имрира, как ни старался он вслушиваться, доходили лишь обрывки слов. Он понял, что эти двое не встречались прежде и рады, что судьба свела их, потому что уважают друг друга за то, что им было друг о друге известно. А Имрира словно и не было. Но тут вдруг Асбьерн решительно обернулся к нему и сказал:

- Ханит! Мой друг хотел бы спросить вас кое о чем.

Блестящие темные глаза Хели обратились к юноше, и вдруг вежливое внимание сменилось в них... Имрир, пошатываясь, встал. Не отводя глаз. И тогда...

- Не надо рассказывать, Хозяйка. Я все помню!

Я все помню: неспетую песню, белые локоны, капли воды на загорелой коже, шрамы. Он закрыл глаза рукой.

Он стоял на коленях в парадном зале хатанской ратуши, и зимнее солнце грело стриженый затылок.

- Я, Имрир, законный сын Торлора барона Тинтажельского, последнего Консула Двуречья, по праву крови должный стать правопреемником своего отца и двадцать девятым Консулом Двуречья, ныне перед достойными свидетелями заявляю, что...