VII

а ярмарке случилось странное происшествие: все наполнилось слухом, что где-то, между товаром показалась красная свитка. Старухе, продававшей бублики, почудился сатана, в образине свиньи, который беспрестанно наклонялся над возами, как будто искал чего. Это быстро разнеслось по всем углам уже утихнувшего табора и все считали преступлением не верить, несмотря на то, что продавица бубликов, которой подвижная лавка была рядом с яткою шинкаря, раскланивалась весь день без надобности и писала ногами совершенное подобие лакомого товара. К этому присоединились еще увеличенные вести о чуде, виденном волостным писарем в развалившемся сарае, так что к ночи все теснее жались друг к другу; спокойствие разрушилось, и страх мешал всякому сомкнуть глаза свои; а те, которые были не совсем храброго десятка и запаслись ночлегами в избах, убрались домой. К числу последних принадлежал и Черевик с кумом и дочкою, которые, вместе с напросившимися к ним в хату гостями, произвели сильный стук, так перепугавший нашу Хиврю. Кума уже немного поразобрало. Это можно было видеть из того, что он два раза проехал с своим возом по двору, покамест нашел хату. Гости тоже были в веселом расположении и, без церемонии, вошли прежде самого хозяина. Супруга нашего Черевика сидела, как на иголках, когда принялись шарить по всем углам хаты.

— Что, кума! — вскричал вошедший кум, — тебя все еще трясет лихорадка?

— Да, нездоровится, — отвечала Хивря, беспокойно поглядывая на доски, накладенные под потолком.

— А ну, жена, достань-ка там в возу баклажку! — говорил кум приехавшей с ним жене, — мы черпнем ее с добрыми людьми, а то проклятые бабы напугали нас так, что и сказать стыдно. Ведь мы, ей-Богу, братцы, по пустякам приехали сюда! — продолжал он, прихлебывая из глиняной кружки. — Я тут же ставлю новую шапку, если бабам не вздумалось посмеяться над нами. Да хоть бы и в самом деле сатана, — что сатана? Плюйте ему на голову! Хоть бы сию же минуту вздумалось ему стать вот здесь, например, передо мною: будь я собачий сын, если не поднес бы ему дулю под самый нос!

— Отчего же ты вдруг побледнел? — закричал один из гостей, превышавший всех головой и старавшийся всегда выказывать себя храбрецом.

— Я?.. Господь с вами! Приснилось!

Гости усмехнулись; довольная улыбка показалась на лице речистого храбреца.

— Куда теперь ему бледнеть! — подхватил другой, — щеки у него расцвели, как мак; теперь он не цыбуля, а буряк[1] или лучше сама красная свитка, которая так напугала людей.

Баклажка прокаталась по столу и сделала гостей еще веселее прежнего. Тут Черевик наш, которого давно мучила красная свитка и не давала ни на минуту покоя его любопытному духу, приступил к куму.

— Скажи, будь ласков, кум! Вот прошусь, да не допрошусь истории про эту проклятую свитку.

— Э, кум! Оно бы не годилось рассказывать на ночь; да разве уже для того, чтоб угодить тебе и добрым людям (при сем обратился он к гостям), которым, я примечаю, столько же, как и тебе, хочется узнать про эту диковину. Ну, быть так. Слушайте ж!

Тут он почесал плеча, утерся полою, положил обе руки на стол и начал:

— Раз, за какую вину, ей-Богу, уже и не знаю, только выгнали одного черта из пекла…

— Как же, кум! — прервал Черевик, — как же могло это статься, чтобы черта выгнали из пекла?

— Что ж делать, кум! Выгнали да и выгнали, как собаку мужик выгоняет из хаты. Может быть, на него нашла блажь сделать какое-нибудь доброе дело — ну, и указали двери. Вот, черту бедному так стало скучно, так скучно по пекле, что хоть до петли. Что делать? Давай с горя пьянствовать. Угнездился в том самом сарае, который, ты видел, развалился под горою и мимо которого ни один добрый человек не пройдет теперь, не оградив наперед себя крестом святым, и стал черт такой гуляка, какого не сыщешь между парубками: с утра до вечера то и дело, что сидит в шинке!..

Тут опять строгий Черевик прервал нашего рассказчика:

— Бог знает, что говоришь ты кум! Как можно, чтобы черта впустил кто-нибудь в шинок? Ведь у него же есть, слава Богу, и когти на лапах, и рожки на голове.

— Вот то-то и штука, что на нем была шапка и рукавицы. Кто его распознает? Гулял, гулял — наконец пришлось до того, что пропил все, что имел с собою. Шинкарь долго верил, потом и перестал. Пришлось черту заложить красную свитку свою, чуть ли не в треть цены, жиду, шинковавшему тогда на Сорочинской ярмарке. Заложил и говорит ему: «Смотри, жид, я приду к тебе за свиткой ровно через год; береги ее!» — и пропал, как будто в воду. Жид рассмотрел хорошенько свитку: сукно такое, что и в Миргороде не достанешь, а красный цвет горит, как огонь, так что не нагляделся бы. Вот жиду показалось скучно дожидаться срока. Почесал себе пейсики, да и содрал с какого-то проезжего пана мало не пять червонцев. Как вот раз под вечерок приходит какой-то человек: «Ну, жид, отдавай мою свитку!» Жид сначала было и не познал, а после, как разглядел, так и прикинулся, будто в глаза не видал. — «Какую свитку? У меня нет никакой свитки; я знать не знаю твоей свитки!» Тот, глядь, и ушел; только к вечеру, когда жид, заперши свою конуру и пересчитав по сундукам деньги, накинул на себя простыню и начал по-жидовски молиться Богу — слышит шорох… Глядь — во всех окнах повыставились свиные рыла…

Тут в самом деле послышался какой-то неясный звук, весьма похожий на хрюканье свиньи; все побледнели… Пот выступил на лице рассказчика.

— Что? — произнес в испуге Черевик.

— Ничего!.. — отвечал кум, трясясь всем телом.

— Ась? отозвался один из гостей.

— Ты сказал?..

— Нет!

— Кто ж это хрюкнул?

— Бог знает, чего мы переполошились! Ничего нет!

Все боязливо стали осматриваться и начали шарить по углам. Хивря была ни жива, ни мертва.

— Эх вы, бабы, бабы! — произнесла она громко. — Вам ли казаковать и быть мужьями! Вам бы веретено в руки, да и посадить за гребень! Один кто-нибудь, может, прости Господи… под кем-нибудь скамейка заскрипела, а все и метнулись, как полоумные!

Это привело в стыд наших храбрецов и заставило их оборотиться. Кум хлебнул из кружки и начал рассказывать далее:

— Жид обмер; однако ж свиньи на ногах длинных, как ходули, повлезали в окна и мигом оживили плетеными тройчатками, заставя плясать его повыше вот этого сволока[2]. Жид — в ноги, признался во всем… Только свитки нельзя уже было воротить скоро. Пана на дороге обокрал какой-то цыган и продал свитку перекупке; та привезла ее снова на Сорочинскую ярмарку, но с тех пор уже никто ничего не стал покупать у нее. Перекупка дивилась, дивилась и, наконец, смекнула - верно виною всему красная свитка: не даром надевая ее, чувствовала, что ее все давит что-то. Не думая, не гадая долго, бросила в огонь — не горит бесовская одежда!.. «Э, да это чертов подарок!» Перекупка умудрилась и подсунула в воз одному мужику, вывезшему продавать масло. Дурень и обрадовался; только масла никто и спрашивать не хочет. «Эх, недобрые руки подкинули свитку!» Схватил топор и изрубил ее в куски. Глядь — лезет один кусок к другому, и опять целая свитка! Перекрестившись, хватил топором в другой раз, куски разбросал по всему месту и уехал. Только с тех пор каждый год, и как раз во время ярмарки, черт со свиною личиною ходит по всей площади, хрюкает и подбирает куски своей свитки. Теперь, говорят, одного только левого рукава недостает ему. Люди с тех пор открещиваются от того места, и вот уже будет лет с десяток, как не было на нем ярмарки. Да нелегкая дернула теперь заседателя от…

Другая половина слова замерла на устах рассказчика: окно брякнуло с шумом; стекла, звеня, вылетели вон, и страшная свиная рожа выставилась, поводя очами, как будто спрашивая: «А что вы тут делаете, добрые люди?»