IX

лышишь, Влас? — говорил, приподнявшись ночью, один из толпы народа, спавшего на улице, — возле нас помянул кто-то черта!

— Мне какое дело? — проворчал, потягиваясь, лежавший подле него цыган, — хоть бы и всех своих родителей помянул!

— Но, ведь, так закричал, как будто давят его!

— Мало ли чего человек не соврет спросонья!

— Воля твоя, хоть посмотреть нужно. А выруби-ка огня!

Другой цыган, ворча про себя, поднялся на ноги, два раза осветил себя искрами, будто молниями, раздул губами трут и, с каганцем в руках (обыкновенною малороссийскою светильнею, состоящею из разбитого черепка, налитого бараньим жиром), отправился, освещая дорогу.

— Стой! Здесь лежит что-то. Свети сюда!

Тут пристало к ним еще несколько человек.

— Что лежит, Влас?

— Так, как будто бы два человека — один наверху, другой внизу. Который из них черт, уже и не распознаю!

— А кто наверху?

— Баба.

— Ну, вот, это ж-то и есть черт!

Всеобщий хохот разбудил почти всю улицу.

— Баба взлезла на человека… Ну, верно, баба эта знает, как ездить! — говорил один из окружавшей толпы.

— Смотрите, братцы! — говорил другой, поднимая черепок от горшка, которого одна только уцелевшая половина держалась на голове Черевика, — какую шапку надел на себя этот добрый молодец!

Увеличившийся шум и хохот заставили очнуться наших мертвецов, Солопия и его супругу, которые, полные прошедшего испуга, долго глядели в ужасе неподвижными глазами на смуглые лица цыган. Озаряясь светом, неверно и трепетно горевшим, они казались диким сонмищем гномов, окруженных тяжелым подземным паром во мраке непробудной ночи.