— Пошло, заварило! — безнадежно махал рукой Меншиков, обращаясь к Репнину. — Раз приехал «саксонский султан», теперь, Аникита Иванович, кончено! Толку не жди…

— И леший его принес! — рычал Репнин, тараща узенькие щелочки-глазки. — Ни дела ж, ни толку! Одна канитель да питье непрестанное! И государя на то подбивает! Пьяному-то море по колено…

— А лужа по уши! — вставил Данилыч. И согласился: — Это ты, Аникита Иванович, истинно, насчет попить-поесть «брудор Август» никому не уступит.

— Вот гостенька бог послал, — сокрушался Репнин, — знакомому черту подаришь, так обратно отдаст!

— Теперь будет с Огильви шептаться, — угадывал Меншиков, — гнуть свою линию, подбивать фельдмаршала на саксонскую сторону.

— А тому только этого и надобно, — заметил Репнин. — Ей-ей подобьет! Так и будет, разрази меня гром!

— Коли мы то допустим, — нахмурился Меншиков.

На другой день задал пир Август. Перед обедом, в торжественной обстановке, король вручил Меншикову вновь учрежденный им орден Белого орла.

— Я счастлив, — сказал король, — вручить эту награду достойнейшему из достойных полководцев российских. Я и мой народ никогда не забудем заслуг перед нашей страной принца Александра и всех вас, господа. Виват, виват, виват!

После обеда был бал. Король много танцевал, заразительно смеялся, шутил, показывал фокусы. И, глядя на него… ну кто бы мог подумать, что всего несколько дней тому назад этот монарх, скрываясь под чужим именем, тайком пробирался через Венгрию в свое королевство!

Карл продолжал стоять лагерем под Варшавой.

Пришли лютые морозы. Завыли вьюги, заиграли метели. Рощи, сады, запорошенные голубым тонким бисером, гудели, чернея под непрерывно несущимся вихрем, мерзли в наметенных сугробах. Выходя днем ли, вечером за пороги сеней, нагибая головы от жгучей, захватывающей дыхание пыли, торопели даже местные старожилы. Казалось, свету не видно — так гулко шумели сады под напором бешеной бури, так лихо крутила поземка сухой, как соль, рассыпчатый снег, все твердевший от лютых морозов.

Шатер короля подогревался калеными ядрами. Сделано, как нарочно, было все, что не следовало делать, чтобы не измотать армию. Шведы голодали и мерзли.

Так продолжалось до конца 1705 года.

Наконец за три дня до нового года Карл неожиданно для всех отдал приказ: «Подготовиться, завтра поход».

Смертельно нахолодавшие шведы снялись с места птицами, двинулись форсированным маршем.

Куда?

Об этом знал только король.

Солдаты были довольны: шутка ли — простоять столько времени лютой зимой в полотняных шатрах! Полагали: гибнуть — так в деле!..

«Но что же замыслил король? — ломали головы его офицеры. — Куда он ведет армию?»

Поспешное движение к Венгрову, а затем к Западному Бугу разрешило недоумение: стало ясно, что король решил осадить, а затем уничтожить русскую армию в Гродно.

Еще за две недели до выступления Карла Меншиков доносил Петру: «есть из Варшавы ведомость о походе неприятеля».

«От кого и можно ли верить? — спрашивал Петр. — Сколько и при мне таких разглашений было!» Меншиков вторично донес:

«Ныне получили мы подлинную ведомость, что король шведский перебрался со всем войском, кроме Реншильда. через Вислу на здешнюю сторону. Намерение короля здесь подлинно известно… идет к Гродно».

Карл перешел Вислу 29 декабря, а 13 января был уже в одном переходе от Буга. В две недели он покрыл расстояние от Вислы до Немана. Жестокий мороз на этот раз помог шведам, через Западный Буг они переправились по льду.

Донесение Меншикова от 13 января было получено в Москве только через неделю.

Государь болел. Заперся в спальне, никого, кроме жены да лейб-медика, к себе не пускал. Но Макарова с донесением Меншикова принял немедля. Сидел согнувшись, цепко стиснув пальцами ручки огромного жесткого кресла Его трясло, голова и правая, сильно опухшая щека были обмотаны теплой косынкой. Лихорадочно блестящие глаза были расширены, он тяжело, с хрипом, дышал, слегка причмокивая языком. Болезненно сморщившись, поднял плечи, вяло протянул вперед правую руку, не глядя на кабинет-секретаря, проговорил:

— Давай и… иди.

Донесение перечитал несколько раз.

Встал, бросил бумагу на стол, разжег трубку. Несколько раз прошелся взад и вперед по ковру. Снова сел. Сгорбившись, сидел с дымящейся трубкой в руке, глубоко затягивался. Донесение Меншикова его сильно встревожило. Думал:

«К Гродно идет… Вот оно что… А в Гродно сорок тысяч солдат, двадцать семь пехотных полков. Преображенский, Семеновский, Ингерманландский — цвет русской силы… Ну как шведы их отрежут от наших границ!..» Ледяной пот выступил на высоком, лысеющем лбу Петра Алексеевича.

— Как же тяжело воевать с шатким, неверным союзником! — бормотал он, страдальчески морщась, — Каждый день следить за поступками, задабривать, улещать… А ради чего? Чего он, Август, помог?.. Где саксонцы?!

Вскочил, сорвал косынку, швырнул.

— Почему на Реншильда не идут?!

Вошла, почти вбежала Екатерина, порывисто обняла его за плечи.

— Петруша, родной, что с тобой? — шептала испуганно, всматриваясь в его пожелтевшее лицо с распухшей щекой своими темными большими глазами. — Ну что?

Он мягко ее отстранил:

— Позови мне Васильича.

— Петруша… стоит ли?

— Позови!

И когда Екатерина тихо, опустив голову, вышла, он крупно зашагал по ковру.

— А Огильви добивался, чтобы из-под Гродно к саксонцам идти! — горячо рассуждал сам с собой. — Вот бы вред получился!.. Мы — в глубокую Польшу, а Карл — в нашу землю!..

Вошел Алексей Васильевич Макаров.

— Я здесь, государь.

В руках у кабинет-секретаря бумага, чернильница, за ушами хвостатые гусиные перья. Петр стукнул трубкой о стол:

— Пиши!

И, когда кабинет-секретарь приготовился, принялся диктовать:

— «К князю Меншикову!..»

«Мин херр!» — сразу вывел Макаров, не ожидая Петра.

— «Проси прилежно его королевское величество, — отчетливо выговаривал Петр, — чтобы двинул свои войска из Саксонии на Раншильда, у которого только девять тысяч…» Написал?

— Есть, государь!

— «Понеже в отлучение шведского короля лучше сего времени мало сыщется…» Я кончаю, завтра поеду…