Когда приближались к ловушке, сухой барабанный стук достиг их ушей.

— Что это? — Саша не понял.

— Рогач на волю просится, копытами бьёт, — сказал Лысенко. — На это они мастера. Ляжет — и ну всеми четырьмя, чтобы вышибить… Крепка дверь, не получится.

Почуяв людей, тур перестал барабанить. Может, мимо пройдут?

Сквозь щели между столбами и камнем Саша в полутьме увидел пленников. Тур заслонял своим массивным телом молодых; в прозрачных выпуклых глазах его виделся не испуг, а неистовое стремление к свободе. Тесно там, и то он вдруг без разбега так ударил рогами о дверцу, что столбы качнулись, отскочил — и ещё, ещё. А в нем килограммов сто, да к весу надо прибавить бешенство, неистраченную энергию.

— Смотри-ка, у него один рог сломан, — удивился Саша.

— Это старый полом, — сказал Иван. — Ишь, весь в рубцах, боевой старик.

— Зачем он нам? В зоопарки молодняк требуется.

— Это точно, — согласился третий. — Ростислав Андреевич предупредил, чтобы старых не брали.

Пока рогач бил по дверце, у Ивана в руках появилась палка; на крючковатый конец её он надел верёвку с петлёй и, осторожно просунув палку через щель, накинул верёвочную петлю на рога сеголетка.

— Теперь держи. Туго держи, — сказал он парню с лошадью. — Да коня-то оставь, не уйдёт.

И ещё раз проделал операцию со вторым молодым туром. Саша взял этот конец, намотал себе на руку. Турята жались в угол.

Лысенко подсунул под дверь палку, чуть поднял.

— А ну, в сторону, хлопцы…

Как удалось рогачу удачно поддеть чуть приподнятую дверь! Она прямо взлетела вверх и не успела ещё упасть, а он уже выскочил наружу. Ни мгновения на раздумье!

Мелькнули крутые рога — один длиннее, другой короче, — клочковатая шерсть, тощие бока, из-под твёрдых копыт фонтаном брызнул назад мелкий щебень, прыжок вынес тура метров на пять дальше, ещё фонтан грязи, потому что угодил он в болотце, новый прыжок — и только березняк зашелестел.

— Пуля, — сказал Иван.

— Что пуля — ракета. Третья космическая скорость, — засмеялся Саша. — Силён, бродяга!

— Эти тоже не захнычут. — Лысенко кивнул на ловушку. — Если кто плохо сегодня завтракал, пеняй на себя. Александр, сейчас мы твоего возьмём, он ближе стоит. Попускай верёвку.

Сам сунул палку под дверь, приподнял повыше. Саша почувствовал рывок, чуть не упал; турёнок выскочил, и если бы не эта верёвка… В общем, свалила она его; он крутанулся на месте, Иван упал на турёнка, схватил за задние ноги; третий хлопец тоже не из слабеньких, обеими руками уцепился за рога — они как раз в ладонь высотой, но уже крепкие, в рубчиках. И все-таки турёнок, дико выкатив глаза, изловчился, боднул парня, тот упал. Иван на мгновение выпустил одну ногу, и шапка его полетела, сбитая, а сам он зашипел от боли.

В конце концов, спутанный и укрытый старой телогрейкой, турёнок с завязанными глазами лежал на лугу, а они отдувались. Лысенко прикладывал к шишке на голове плоский камень, а Саша поглаживал рубцы на ладони от верёвки.

Вот это зверь! Вот это борьба за свободу! Все, на что способно тело, турёнок отдал борьбе. И столько энергии, изворотливости, силы выказал он, что три здоровых парня едва осилили одного этого подростка.

Со вторым сладили быстрей, хотя он успел все же вскользь проехаться копытом по Сашиной пояснице…

Через два дня в клетках сидели уже четыре молодых тура. Ловушка действовала.

После первого удачного отлова животные не показывались более суток. В памяти их была свежа странная история, случившаяся около солонцов. Этого оказалось достаточно, чтобы туры, необычайно осторожные по натуре, отнеслись подозрительно к своей излюбленной поляне.

На вечерней заре все повторилось. Так же два старика с красиво загнутыми рогами сердились и трясли бородами около ловушки, отгоняя разыгравшихся юнцов; так же спокойно, с достоинством паслись поодаль турихи с малышами и не обращали особенного внимания на столкновение поколений, но в конце концов в ловушку ворвалась молодая туриха.

Утром попался ещё один тур, покрупнее прежних. С ним хлопцы возились до изнеможения. На двух верёвках, зачаленных за рога, он ухитрился не только обороняться, но и нападать. Его с трудом удалось связать и, уже неопасного, но извивающегося, ловкого, погрузить на вьюк, чтобы отвезти к новому местожительству.

…Распустились берёзы; ещё больше приукрасились луга на отроге горы, но снежники по северным склонам и в цирках держались; у самой их кромки смело пробивались к солнцу кандыки, желтели лютики, пёстрым ковром устилали влажную каменистую землю разноцветные коротконогие колокольчики.

Пленные туры привыкали к новым условиям. Проголодавшись, совали нос в кормушку, прибитую у решётчатой стенки клеток, и с охотой хрустели свежей травой, которую ловцы загодя сбрызгивали солёной водой. С жадностью поедали овёс, привезённый запасливыми лесниками.

Несколько раз Саша усаживался на берёзовый коротыш прямо перёд клетками и подолгу разглядывал зверей. Он впервые видел их так близко. Очень похожи на домашних козликов, только ноги толще и крепче, а во всей фигуре собранность, сила, особенная какая-то вольнолюбивость. Мордочка тонкая, аскетическая, но лоб ширококостный и рога в красивой кольцевой нарезке, ещё не завившиеся назад, но крепенькие.

Глаза у них большущие, навыкате и очень прозрачные, только продолговатый зрачок потемнее. Они широко расставлены, и Саша подумал, что обзор у туров, как у широкоформатного фотоаппарата: видят более чем пол-окружности и даже чуть назад.

Планки в решётке — на ладонь шириной, с расстоянием между ними тоже в ладонь, — наверное, мешали турам смотреть, разделяли близко сидящего человека на две части, а разглядеть хотелось. Тур отходил, подходил, но планка все равно чернела перед глазами, мешала цельности впечатления. Тогда тур клонил голову набок, ниже, ниже, чтобы оба глаза оказались на одной вертикали, и так стоял до тех пор, пока, видно, не начинала болеть шея.

Вели себя туры более или менее одинаково. Только туриха, пойманная третьей, не притронулась к пище ни в первый день, ни во второй. Лежала, поджав ноги, безучастная ко всему и какая-то отрешённая. Шерсть на ней взлохматилась, она не била по клетке, не реагировала на подходивших.

На третий день, ослабев ещё больше, забилась в угол и даже закрыла глаза. Что угодно, пусть смерть, но не это…

— Неладно, — задумчиво сказал Лысенко.

— Давайте отпустим, — предложил Саша.

Решили подождать до вечера. Кидали хлеб, овёс, лучшие травинки, но она даже взглядом не удостаивала.

С общего согласия Саша открыл дверцу.

— Вставай, непримиримая, — сказал он.

Туриха как-то рассеянно оглядела людей, перевела взгляд на горы, луга. Глаза чуть-чуть оживились, сухой нос шевельнулся. Шатаясь, пошла она по густой траве, раз десять оглянулась, и уже на подъёме Саша увидел в бинокль, как она, лёжа, ущипнула траву раз, другой, третий. Утолила первый голод и, поднявшись, прошла сквозь кусты. Достигнув вершины увала, вдруг оглянулась, увидела балаган, дымок, людей, испугалась и побежала.

— Будет жива, — сказал Лысенко. — Ничего мы ей не повредили. Характерная очень. У них, у зверей, тоже разные бывают. Такая скорей подохнет, чем смирится.

— Ишь, философ, — не без усмешки сказал старший лесник. — А как же ты сам ещё недавно…

Саша сделал ему знак: ну зачем?

Иван сдвинул брови. Но промолчал.

Вскоре ловцы посадили в клетки ещё трех туров, а ночью у балагана началось смятение. Лошади, сбившиеся поближе к людям, тревожно захрапели и сорвались с места. Лесники проснулись, но лежали тихо, стараясь понять, кто это нарушил ночной покой. Потом послышалось движение в клетках, топот туриных копыт, беспокойство.

— Не медведь ли шастает? — тихо сказал старшой.

Взялись за карабины. Саша быстрее других обулся и первым открыл дверь.

Звёздная, холодная ночь стояла вокруг. Темнота полная. Лишь приглядевшись, в пяти метрах от порога он увидел белое пятно. Автоматически вскинул ружьё. Белое пятно шевельнулось, поднялся хвост и вяло ударил по земле раз и другой.