— А вы все-таки не унываете?

— Когда нужно — нет.

Хронометр отсчитывал сутки за сутками. С экрана окончательно исчезла синева. Поле его напоминало теперь фиолетовый бархат.

На сороковые сутки глубина достигла тысячи семисот километров. Раскаленная до трех тысяч градусов среда угрожала подземоходу холодом. Один Биронт воспринимал это как должное. Если врали термоизмерители, то экран в точности воспроизводил видимый спектр теплового излучения, и это был спектр звездных температур.

— Ну, а если бы сейчас взять и выйти из подземохода, — пристал Андрей с расспросами к Биронту, — замерз бы я или сгорел?

— Вы бы не успели сделать ни того, ни другого.

— Понимаю. Меня бы стерло в порошок давлением. Хорошо, пренебрежем давлением.

— Тогда бы вы превратились в облако пара.

— Значит, все-таки сгорел бы?

— Не в том смысле, в каком вы привыкли представлять себе процесс парообразования. Просто вещество, из которого вы состоите, было бы мгновенно распылено действием излучения.

— И не почувствовал бы ни тепла, ни холода?

— Наоборот, ощутили бы в полной мере и то и другое.

— Хм, хм…

Андрей смотрел на ученого круглыми глазами. Вид у него был настолько растерянный, что Валентин Макарович засмеялся, довольно потирая руки.

— По законам физики, — запротестовал Чураков, — с повышением давления температура обязана расти.

— А вот теперь она будет падать. — Биронт закрыл один глаз, а второй устрашающе выкатил на механика. Дектярев, наблюдая за этой сценой, давно покатывался от смеха. — Так ли вы применяете диалектику, молодой человек? — загремел изобличающий атомист. — О каких давлениях вы изволите говорить? Сотни, тысячи атмосфер? А вокруг нас уже миллионы. Хе, хе, — Валентин Макарович открыл второй глаз и заговорил уже мягко, благодушно: — Давление давлению рознь. Количество на определенном уровне переходит в новое качество. Нуте-ка, давайте вспомним: на космическом корабле, летящем со скоростью, близкой к скорости света, за один земной год сколько минет? Один день? Так? Надеюсь, с этим вы спорить не станете. А давно ли не только простые смертные вроде вас, но и маститые ученые, — Биронт подмигнул в сторону Дектярева, — кричали: «Вздор! Схоластика!»? Теперь все объясняется просто: при больших скоростях все физические и биологические процессы резко замедляются. Только и всего. Мы же вместо больших скоростей столкнулись с высокими давлениями.

— И все же непонятно, — упрямился Андрей. — Ну, пусть бы еще был один холод. Так ведь рядом и то и другое.

— Рядом вещество, материя в ее новом состоянии, можете вы понять это? — рассердился Валентин Макарович. — Внешнее воздействие на нашу охладительную систему и на приемные устройства термоизмерителей совсем иное. Какое именно — предстоит еще разобраться.

Андрей взглянул на Дектярева в надежде, что тот разделит его недоумение. Но Дектярев смотрел на Биронта с любовью и уважением. Геолог восхищался смелостью мыслей атомиста, бесстрашием, с которым тот заглядывал в самую глубь явлений природы.

Но его собственная теория о неизменности среднего химического состава вещества по глубине не оправдывалась. Содержание тяжелых элементов уменьшалось. Ядра металлов распадались, образуя ядра углерода, водорода, кислорода и гелия. Этот распад не сопровождался термоядерным взрывом. Три геосферы общей толщиной почти в две тысячи километров служили надежной броней, которая прочно противостояла внутреннему давлению, порожденному той же броней.

Таким образом, подземный корабль двигался среди неметаллов, часть из которых при обычных условиях представляет газообразные вещества. Здесь же они не уступали по своей твердости закаленной стали. Вокруг лежала толща металла кислорода, металла водорода и металла гелия.

Андрей с любопытством поглядывал на приборы. Подземоход прокладывал себе путь с прежней скоростью, даже немного быстрее, в то время как необыкновенная плотность, на взгляд механика, должна была бы оказать более высокое сопротивление, чем кристаллические гранит или базальт, и замедлить скорость движения.

Биронт не мог полностью объяснить механику действительной картины взаимодействия между буром подземохода и средой. О многом он сам только догадывался.

— Я думаю так, — сказал он Андрею, — металлоподобное состояние вещества чрезвычайно неустойчивое. Бур снимает с него давление, происходит мгновенное испарение, местный взрыв. Но как развивается испарение… это нужно исследовать. У меня всего две руки и одна голова, — Биронт многозначительно поглядывал на Чуракова. — Я думаю, скорость движения со временем возрастет более заметно.

Для Дектярева Биронт давно стал незаменимым консультантом. Ученые объединили свои усилия. Им предстояло решить один основной вопрос: как меняются свойства вещества на внутренней границе четвертой геосферы, там, где она уже соприкасается с ядром, и какими явлениями сопровождаются изменения этих свойств?

Биронт и Дектярев поеживались от холода. В кабине было плюс семнадцать градусов. Отправляясь в рейс, они не захватили с собой теплого белья. Кто мог предвидеть, что в нем появится необходимость? А тонкий комбинезон согревал плохо.

Вадим больше не предлагал останавливать подземоход. Он (в который раз!) сел за пульт, чтобы продолжить разработку универсального варианта системы охлаждения. С яростью заставлял он себя набрасывать один вариант схемы за другим, рассуждать, вести расчеты. Из-под его рук выходили наивные решения, которые он тут же браковал. Вырванные и скомканные листы полипапира летели на пол.

Тщетные усилия… Напрасный и ненужный труд. И все-таки Вадим не хотел поверить в свою слабость. Бывали моменты, когда он ненавидел себя или с изумлением смотрел на себя со стороны и не узнавал. В нем столько сил, столько энергии, почему же он не может привести все это в действие?

Работая, Вадим не замечал холода. Борьба с самим собой — что может быть изнурительнее? Просыпаясь после ночного сна, он как бы тащил себя за шиворот к пульту, в нем все стонало от непривычного душевного напряжения. «Но ты не посмеешь сдаться! — кричал он себе. — Не посмеешь!»

В кабинах между тем продолжала падать температура. Она падала очень медленно, но с неумолимой закономерностью: на градус с четвертью в сутки.

«Может быть, и в самом деле остановить подземоход, пока не поздно? — колебался Николай Николаевич. Поглядывал на Биронта, на Чуракова, на Суркова и плотнее сжимал губы. — Нет, в драке веселее».

— Ничего особенного, — вслух ободрял он своих спутников, когда температура снизилась до пятнадцати градусов, — вполне нормальные квартирные условия. У меня зимой дома никогда не бывает теплее.

— Какая одежда в это время на вас? — усмехнулся Вадим.

— Не припомню.

Сильнее всех страдал от холода Валентин Макарович. За пультом он сидел съежившись, подняв короткий воротничок комбинезона.

— Завернитесь в одеяло, — посоветовал ему Николай Николаевич.

Атомист поспешил воспользоваться советом, а вскоре его примеру последовали остальные члены экипажа.

…Температура упала до двенадцати градусов. У Биронта появился насморк. Ученый вдруг начинал безудержно чихать. Ему не хватало носовых платков, и по совету того же Дектярева он воспользовался полотенцем. Николай Николаевич не мог без улыбки смотреть на своего напарника, взаимоотношения с которым у него становились все более дружескими. С распухшим носом, слезящимися глазами, с полотенцем в руках вместо носового платка, атомист представлял довольно жалкое зрелище.

Оставляя над собой одну сотню километров за другой, «ПВ-313» продолжал приближаться к центру земли. Бурно нарастал К-захват электронов, убывало содержание углерода, кислорода и гелия. Зато водорода становилось все больше. Металлически твердый, темно-фиолетовый, порождающий неведомое излучение, он покуда оставался самим собой.

— Послушайте, Валентин Макарович, — высказал свои соображения Дектярев, — что же это у нас получается: если двигаться не к центру земли, а от центра, то вместо К-захвата можно будет наблюдать синтез легких ядер в тяжелые с одновременным рождением электронов.