Кроме уставного грога, на борту кораблей его Величества не дозволялось иного спиртного. Стивен не имел представления, как обстоят дела на приватирах, да и не интересовался. Но он хорошо знал, что творит алкоголь с его земляками, и с тех пор пытался придумать какой-нибудь способ отвлечь обычно трезвого Падина от бутылки. Поведение молодого человека уже начало меняться. Хотя он вел себя безупречно, в нем начали проявляться зачатки самоуверенности, не самое привлекательное качество в ирландском его понимании. А иногда его охватывала странная мечтательная радость.

На деле Падин уже окончательно пристрастился к опиуму, стал опиумным пьяницей, выпивающим по шестьдесят капель в день. На берегу он предпринимал попытки купить собственный запас, но поскольку уловил в названии лишь слово «настойка» и не умел ни читать, ни писать, успеха не добился.

«Есть сотни настоек, моряк, — огорошил его аптекарь. — Какую именно тебе надо?». Ответа он не получил. Со спиртным проблема решилась легче. В самом начале своего знакомства с настойкой он услышал, как доктор Мэтьюрин рассказывает про используемый для изготовления приличный бренди. Так что сейчас доза Стивена стабильно разбавлялась самым лучшим товаром из винной лавки. Происходило это так постепенно, что о такой возможности он подозревал не больше чем о том, что можно вскрыть медицинский ящик.

Но если ты гораздо сильнее среднего моряка, то нет ничего проще. «Сюрприз» начинал свою жизнь как французский «Юните», поэтому массивная дверца встроенного медицинского ящика была подвешена на петлях со стержнями на французский манер. Очень сильный человек мог просто поднять ее из петель.

Утром неудовольствие Стивена все же рассеялось. Проснулся он очень рано и с ясной головой. Состояние редкое, но уже более привычное с тех пор, как его обычная ночная доза так сократилась.

Спешный осмотр лазарета показал, что Эдвардс почти наверняка сохранит ногу, и остальным больным тоже не требуется срочной помощи. Мэтьюрин поднялся на палубу. Воздух оказался теплым и неподвижным. Над сушей еще сохранялись остатки ночи, а вся восточная полусфера окрасилась в нежный фиолетовый, переходящий в бледно-голубой на горизонте.

Уборщики деловито приближались к Мэтьюрину, уже дойдя до перемычки палубы. Том Пуллингс, вахтенный офицер, сидел на якорном шпиле с подвернутыми панталонами, спасаясь от потопа.

— Доброе утро, доктор! Присоединяйтесь ко мне на нейтральной территории!

— Доброе утро и вам, дорогой капитан Пуллингс. Но я вижу, что моя маленькая лодка прикреплена к этим кранам сзади, и я страстно желаю...

Обводы «Сюрприза» не позволяли установить бортовые шлюпбалки, постепенно входящие в обиход и используемые на всех современных кораблях таких размеров, но на корме это устройство имелось. Сейчас там висел ялик доктора.

— Отставить уборку и спустить ялик, — скомандовал Пуллингс. — Доктор, заберитесь в него посредине и сидите смирно. Помаленьку, давайте. Пошло помаленьку!

Они мягко спустили лодочку на ровную воду, и Стивен погреб в сторону острова Дьявола. Так сказать, погреб, в своей барахтающейся манере — лицом вперед и толкая весла. Оправдывался он тем, что лучше уверенно смотреть вперед в будущее, чем оглядываться назад в прошлое. Но на самом деле иначе у него получалось только кругами.

Остров вовсе не огорчился ненастью, наоборот. Хотя его и раньше никто бы не назвал пыльным или нуждающимся в уборке, но сейчас он создавал впечатление невероятного сияния и чистоты. Дерн заиграл гораздо более живыми оттенками зеленого. А как только солнце взошло достаточно высоко, чтобы послать свои лучи через холм, образовывавший приморскую сторону острова, бесчисленные тысячи маргариток открывали свои невинные лица навстречу свету, радуя сердце.

Стивен взобрался по склону на скалистый гребень. Здесь перед ним по обе стороны расстилалось бескрайнее спокойное море. Поднялся он не очень высоко, но достаточно, чтобы деловитые тупики, спешащие то к морю, то обратно с добычей, казались крохотульками внизу, пока он сидел среди армерий, свесив ноги в бездну.

Какое-то время он созерцал птиц. Несколько гагарок и кайр, а также тупиков. Примечательно мало чаек любых видов. Пара куликов-сорок (птенцы благополучно вылупились — он нашел аккуратные скорлупки их яиц). Несколько сизых голубей и небольшая стайка клушиц.

Потом его взор блуждал по морю и по полосам на его грандиозной поверхности, не подчиняющимся никакой системе и никуда не ведущим. Стивен почувствовал подъем в душе — счастье, которое он нередко знал мальчишкой и испытывал изредка даже сейчас, особенно на заре. Причиной тому была не перламутровая синева моря (хотя ей он наслаждался тоже) и не тысяча других имеющих имена обстоятельств, но нечто совершенно необоснованное.

Уголок разума пытался его заставить разобраться в природе чувства, но делать этого Мэтьюрин не желал. Частично опасаясь богохульства (слова «благодать Господня» в отношении человека в его состоянии звучали хуже черного юмора), а еще больше — не намереваясь хоть чем-то потревожить блаженство.

Настойчивая мысль едва ли оформилась, прежде чем ушла. Сизый голубь, безмятежно планировавший вниз перед ним, резко вильнул и помчался на север. Сапсан устремился вниз с высоты со звуком ракеты, схватил добычу так, что полетели перья, и понес ее на мыс за «Сюрпризом».

Пока Стивен наблюдал за более тяжелым, но все еще стремительным полетом сокола, на борту пробили восемь склянок. Раздался отдаленный призыв матросам завтракать, и гораздо более настойчивый рев голодных моряков. Мгновением спустя Джек Обри в чем мать родила спрыгнул с кормовых поручней и поплыл к острову, его длинные светлые волосы струились позади. На полпути к нему присоединились два тюленя. Любопытные животные периодически то ныряли, то заплывали вперед, заглядывая ему в лицо почти с расстояния вытянутой руки.

— Поздравляю с тюленями, дружище, — заметил Стивен, пока Джек преодолевал маленькую золотистую прибрежную полосу, на которой ялик лежал высоко над водой, сухой и неподвижный. — Все мудрые и хорошие люди согласны, что компания тюленей — лучшее предзнаменование.

— Всегда любил их, — согласился Джек, сидя на планшире, пока с него стекала вода. — Если бы они могли говорить, я уверен, то произнесли бы что-нибудь любезное. Но Стивен, ты что, позабыл про завтрак?

— Нет. Мой разум уже значительное время балуется мыслями о кофе, овсянке, ливерной колбасе, беконе, тостах, мармеладе и еще чашке кофе.

— Но ты бы ничего этого не получил даже после обеда, знаешь ли, потому что шлюпка на берегу, и я сомневаюсь, что ты можешь проплыть так далеко.

— Море отступило! — воскликнул Стивен. — Я ошеломлен.

— Говорят, что в этих местах оно так поступает дважды в день. Технически это известно как отлив.

— Черт тебя побери, Джек Обри! — выругался Стивен, выросший на не знающих сильных колебаний берегах Средиземного моря. Он стукнул себя ладонью по лбу и воскликнул: — Здесь, должно быть, имеется какая-то имбецильность. Какая-то слабость. Но, может быть, я привыкну к приливам и отливам со временем. Скажи мне, Джек, ты же заметил, что лодка, так сказать, оказалась на необитаемом острове, и поэтому прыгнул в море?

— Думаю, это заметили все на борту. Давай, хватайся за планширь, и мы столкнем ее в море. Я почти чую отсюда кофе.

Когда второй кофейник почти опустел, Стивен услышал пронзительный визг скрипки где-то впереди, и после первых писков глубокие голоса шелмерстонцев затянули шанти:

Вокруг идем, и вокруг идем, хэй-хо, вокруг идем,

Вокруг идем, и вокруг идем, хэй-хо, вокруг идем, и крутится он.

Где-то краем сознания Стивен заметил и, должно быть, запомнил команду «С якоря сниматься!» и знакомый свист дудки, потому что произнес:

— Мне кажется, бедные существа поднимают якорь.

— Ох, Стивен, — воскликнул Джек, — прошу прощения. Я планировал поговорить с тобой, как только мы поднимемся на борт, но меня одолела жадность. Текущий план — поднять якорь, выйти в море с хвостом отлива и направиться на ост с тем ветром, какой найдется. Что ты думаешь?