Может быть, скажут, что всеобщее согласие людей относительно некоторых положений, таких, как положение, что целое больше своей части, или все геометрические теоремы, по-видимому, заставляет предположить в последних некоторые первичные, врожденные, не благоприобретенные понятия. На это можно ответить, что эти понятия всегда являются благоприобретенными, представляя собой плод более или менее быстро воспринятого опыта: прежде чем убедиться, что целое больше своей части, надо сравнить это целое с его частью.

Рождаясь, человек не приносит с собой идею, что дважды два - четыре, но он очень скоро в этом убеждается. Прежде чем вынести какое бы то ни было суждение, надо произвести сравнение.

Ясно, что сторонники учения о врожденных идеях, или присущих нашему существу понятиях, спутали организацию человека, или его природные склонности, с модифицирующей его привычкой и с его большей или меньшей способностью производить опыты и применять их в своих суждениях. Человек, обладающий вкусом в живописи, от рождения, несомненно, наделен более тонким и острым зрением, чем другие люди, но, если такой человек не имел возможности упражнять свое зрение, он не сумеет быстро судить о произведениях искусства. Мало того, в известных отношениях на склонности, называемые нами природными, также нельзя смотреть как на что-то прирожденное. В двадцать лет человек совсем не таков, каким он был при рождении; непрерывно действующие на него физические причины неизбежно влияют на его организацию и приводят к тому, что его природные способности меняются в зависимости от возраста. "Мы,- говорит Ламотт-Левайе,- различно рассуждаем в развое время: в молодости иначе, чем под старость; будучи голодными, иначе, чем будучи сытыми; днем иначе, чем ночью; будучи сердиты, иначе, чем будучи довольны; мы каждую минуту изменяемся в зависимости от тысяч других обстоятельств, которые всегда удерживают нас в состоянии неустойчивости и непостоянства". "Le banquet sceptique", p. 17. ("Банкет скептиков", стр. 17.) Мы постоянно наблюдаем детей, до известного возраста обнаруживающих большой ум и способности к наукам, а затем оказывающихся глупыми. Мы наблюдаем и таких людей, которые, обнаружив в детстве недостаточные способности, впоследствии развиваются и поражают нас талантами, которых от них не ожидали; приходит момент, когда их дух начинает пользоваться огромным опытом, который они накопили незаметно для себя и, так сказать, бессознательно.

Таким образом, повторим еще раз, все идеи и понятия, равно как и образ жизни и мышления людей, приобретены ими. Наш ум может упражняться лишь на том, что ему известно, он способен плохо или хорошо знать лишь те вещи, которые восприняты им. Идеи, не предполагающие наличия вне нас какого-либо материального предмета, который являлся бы их образцом или к которому их можно было бы отнести, и получившие название абстрактных идей, представляют собой лишь способы рассмотрения нашим внутренним органом своих собственных модификаций, из которых он выбирает некоторые, не обращая внимания на остальные. Употребляемые нами для обозначения этих идей слова, как, например, доброта, красота, порядок, ум, добродетель и так далее, не имеют для нас никакого смысла, если мы не относим или не применяем их к предметам, обладающим, как свидетельствуют наши чувства, этими качествами, или к известным нам способам бытия и действия. Что означает для меня неясное слово красота, если я не связываю его с каким-либо предметом, который определенным образом воздействовал на мои чувства и которому я приписываю качество, обозначаемое данным словом? Что означает слово ум, если я не связываю его с определенным образом жизни или действия? Имеет ли какой-нибудь смысл слово порядок, если я не отношу его к некоторому ряду действий или движений, которые определенным образом влияют на меня? И разве слово добродетель не лишено смысла, если я не прилагаю его к человеческим склонностям, производящим определенные действия, отличные от тех, которые зависят от противоположных склонностей? Что означают для моего ума слова страдание или удовольствие в тот момент, когда мои органы не страдают и не наслаждаются, как не оказавшие на меня воздействия способы бытия, о которых мой мозг сохранил воспоминания или впечатления и которые, как показал мне опыт, полезны или вредны для меня? Но когда при мне произносят слова духовность, нематериальность, бестелесность, божество и так далее, то ни мои чувства, ни моя память не оказывают мне никакого содействия; они не дают мне никакой возможности составить себе представление об этих качествах или о предметах, к которым я должен их применить: в том, что не есть материя, я вижу лишь небытие и пустоту, которая не способна обладать какими-либо качествами.

Все заблуждения и споры людей происходят оттого, что они отказались от опыта и свидетельства своих чувств и стали руководствоваться понятиями, которые признали внедренными в них, или врожденными, хотя в действительности это лишь плоды расстроенного воображения и усвоенных в детстве предрассудков, с которыми сроднила людей привычка и которые заставил их сохранить авторитет. Все языки заполнены абстрактными словами, с которыми связаны смутные и неясные идеи; при проверке оказывается, что такие слова не имеют образца в природе и не существует предметов, с которыми их можно было бы связать. При внимательном исследовании с изумлением обнаруживаешь, что слова, которые всегда на языке у людей, вовсе не представляют собой точных и определенных понятий. Мы слышим, как люди постоянно говорят о духах, о душе и ее способностях, о божестве и его атрибутах, о пространстве, длительности, необъятности, бесконечности, совершенстве, добродетели, разуме, чувстве, инстинкте, вкусе и так далее, но они не могут определенно сказать нам, что подразумевается ими под этими словами. Между тем слова были, по-видимому, изобретены только для того, чтобы служить образами вещей, то есть изображать с помощью чувств известные предметы, о которых ум может судить, размышлять и которые он способен сравнивать и оценивать.

Думать о предметах, которые не воздействовали ни на одно из наших чувств, - значит думать о словах, грезить о звуках и искать в своем воображении предметы, с которыми можно было бы соединить их. Приписывать же качества этим воображаемым предметам - значит предаваться еще большему сумасбродству. Слово бог должно обозначать для меня предмет, который не может действовать на какой-либо из моих органов чувств, то есть предмет, существование и качества которого я не могу установить; но для того чтобы как-то возместить недостаток знаний о нем, я напрягаю свое воображение и рисую себе некоторую картину с помощью идей или красок, которые мое воображение всегда принуждено заимствовать у известных мне из опыта предметов. В результате я рисую себе этого бога в виде почтенного старца, могущественного монарха, разгневанного человека и так далее. Мы видим, что образцом этой картины, несомненно, служит человек и некоторые из его качеств. Но если мне говорят, что бог есть чистый дух, что он не имеет тела, не обладает протяжением, не заключен в пространство, находится вне природы, которую приводит в движение, и так далее, то я оказываюсь погруженным в небытие, мой ум уже не знает, над чем он размышляет, у него нет никакой идеи. Таков, как мы увидим в дальнейшем, источник нелепых понятий, обычно составляемых людьми о божестве. Соединяя в боге несовместимые качества и противоречивые атрибуты, люди сами уничтожают его. (См. гл. IV, ч. II этого сочинения). Приписывая богу известные моральные качества, люди делают из него человека, но, награждая его отрицательными атрибутами теологии, они превращают его в химеру, уничтожают все предыдущие представления о нем, низводят его до чистого ничто. Так возвышенные науки, называемые теологией, психологией, метафизикой, становятся чисто словесным знанием, а зараженные ими мораль и политика приобретают характер необъяснимых загадок, раскрыть которые может только исследование природы.

Люди нуждаются в истине. Истина есть знание подлинных отношений между людьми и вещами, способными влиять на их благополучие. Но эти отношения можно узнать лишь с помощью опыта; без опыта нет разума, без разума же мы просто слепцы, поступающие наугад. Но как приобрести опытное знание идеальных предметов, абсолютно недоступных нашим чувствам? Как убедиться в бытии и качествах существ, которых мы не можем ощущать? Как решить, полезны или вредны для нас эти предметы? Как узнать, что мы должны любить и ненавидеть, что нам следует искать и чего избегать, что делать и чего не делать? Между тем от такого рода знаний зависит наша судьба в этом мире единственном, о котором мы имеем представление; на познаниях этого рода основана вся мораль. Отсюда следует, что, внося в мораль, то есть в науку об определенных и неизменных отношениях между людьми, туманные понятия теологии или основывая эту мораль на допущении химерических существ, существующих лишь в нашем воображении, эту мораль делают ненадежной и произвольной, предоставляя ее капризам воображения и лишая всякой прочной основы.