— Похоже, мы попали в зону моретрясения, — сказал я. — Они здесь частенько бывают. Мы же с вами находимся в знаменитом «Огненном поясе». Он опоясал весь Тихий океан. Тут и действующих вулканов и землетрясений природа отпустила куда больше, чем нужно человечеству для научных исследований. И эпицентр очередного моретрясения оказался где-то неподалеку. Первого толчка мы не ощутили, но он сбросил на нас илистую лавину. А второй толчок спас нас, столкнув с уступа, на котором мы засели. Надо взять пробы воды, если только наши «руки» не вышли из строя…

Базанов занялся своей техникой, а мы с Михаилом начали проверять забортные приборы.

Один наружный термометр, видимо, разбился, или порвались провода, передававшие в кабину его показания: стрелка указателя бессильно поникла на циферблате, но другой уцелел. Пострадало, вероятно, и несколько цилиндриков для забора проб воды. Но остальные действовали. Я наполнил их водой, записав в журнал, на какой глубине взята каждая проба.

— А как твое хозяйство? — спросил я Михаила, возившегося в своем уголке.

— Несколько колб с пробами разбито, — мрачно ответил он. — Посвети мне, — пожалуйста, переноской. Тут что-то непонятное.

— Что?

— В трех пробах планктон почему-то осел на дно.

— Ну и что?

— Он должен плавать. Подожди, не убирай лампу. Добавлю свежей воды.

Он так медленно и осторожно колдовал со своими колбами, что я не выдержал:

— Укрепи где-нибудь лампу, у меня своих дел хватает.

— Спасибо, больше не нужно. Можешь ее убрать. Все в порядке, они всплывают.

— Мне бы твои заботы…

Но Мишка уже был где-то далеко от меня. Задумчиво пряча колбу в термостат, он пробормотал по привычке:

— Забавно…

И начал что-то торопливо записывать в свой гроссбух.

Взгляд мой задержался на указателе глубины.

Почему так медленно движется стрелка? За пятнадцать минут она одолела всего одно деление и теперь, неуверенно вздрагивая, остановилась у цифры 316.

Я посмотрел на Базанова. У него на скулах под загорелой кожей напряглись желваки.

Что опять?

Крепко — так, что побелели костяшки пальцев, — ухватившись за штурвал, он налег на него всем телом.

Зачем? Штурвал и так повернут до отказа. Водяные балластные цистерны были давно продуты дочиста…

— Чего же она хочет? — пробормотал Базанов.

— Иллюминатор очищается! — радостно воскликнул со своего поста Михаил.

Мы с Базановым бросились к нему.

Действительно, вода наконец-то, размыла илистое бельмо на стекле. Правда, оно еще не очистилось полностью, но в трещины между пятнами грязи уже брезжил свет наших прожекторов. Эх, если бы можно было вылезти наружу и соскрести, смыть со стекла этот проклятый ил!

Я взглянул в свой иллюминатор. Проблески света были заметны и в нем.

Но третье наше оконце оставалось темным, как и раньше.

Молча мы следили, как медленно, страшно медленно тают на стекле серые пятна ила…

Свет за окном разгорался все ярче, и вот я увидел первую рыбу.

Она смотрела на меня, выпучив телескопические глаза и быстро шевеля жабрами. Наверно, самый близкий друг не мог бы меня сейчас так обрадовать своим появлением, как эта глупая лупоглазая рыбешка! Словно сама жизнь заглянула в иллюминатор.

— Почему мы стоим? — спросил за моей спиной Михаил.

В самом деле почему мы не всплываем? Почувствовать это можно было теперь и без указателя глубины.

Если бы мы поднимались, рыбы и планктон за стеклом проплывали бы сверху вниз, словно убегая в глубины. Но они не отставали от нас, лениво покачиваясь перед иллюминатором.

— Лифт испортился, мальчики, — негромко проговорил Базанов и помолчал. — У нас сработала только одна цистерна с аварийным балластом. А на крыше еще осталась глиняная шапка. Она-то нас и держит… И вертикальные винты подъема, видно, погнуты, если не сломаны совсем.

— Забавно, — тихо сказал Михаил.

Дышать становилось все труднее.

Казалось, легкие у меня неимоверно расширились, им стало тесно в груди. Они жадно втягивали, втягивали в себя воздух.

А его становилось все меньше и меньше… Очистительная система не успевала уже поглощать выдыхаемый нами углекислый газ.

Или просто балует психика и все это мне лишь кажется? Из нас троих мне одному нечем себя занять, поневоле в голову лезут глупые мысли.

Мишка по-прежнему как ни в чем не бывало продолжал колдовать со своими колбочками и пробирками. Через каждые пятнадцать минут он брал пробу забортной воды и, придвинувшись к лампе, внимательно рассматривал попавшуюся вместе с водой всякую микроскопическую живность. Потом снова прилипал к иллюминатору, время от времени делая какие-то пометки в пухлом журнале наблюдений.

Я заглянул через его плечо:

«Кажется, насыщенный слой снова начал подниматься. Проверить потом статистическим анализом взятых проб…»

А будет ли оно, это потом? И прочтет ли вообще кто-нибудь твой гроссбух… Вон почерк у тебя стал каким неуверенным, буквы словно пошатываются. Видно, им тоже не хватает воздуха. А ты все пишешь, пишешь, наблюдаешь.

Чем бы мне заняться?

Базанову тоже не до философских размышлений. Где его пижонство? Голый до пояса, весь перемазанный мазутом, он словно задался целью разобрать, прочистить и заново собрать весь батискаф.

Вот он закончил сборку правого мотора, сосредоточенно вытер руки куском пакли, задумчиво положил палец на кнопку и резко нажал ее.

Мотор мягко загудел. Базанов послушал его, склонив голову, и выключил, одновременно нажав пусковую кнопку левого мотора.

Нашу жестянку резко качнуло.

— Осторожнее! — воскликнул Михаил, валясь на спину и прижимая обеими руками к груди бесценную колбочку с очередной порцией своего «глубоководного супа».

— Хоть бы предупреждали, Константин Игоревич, — проворчал он, поднимаясь на ноги. — Да и зачем эта дерготня? Мешает работать.

Опять «левый, правый…»?

Зачем?

Но ведь надо же что-то делать, бороться, вырываться из плена!

Базанов ничего не ответил и начал разбирать второй мотор, аккуратно раскладывая детали на куске замасленного брезента.

Мишка прав: сколько раз уже Базанов рывками запускал моторы, пытаясь сбросить налипшую сверху шапку проклятого ила. А что толку? Зачем же зря расходовать аккумуляторы и мешать Михаилу работать?

Хотя, с другой стороны, если вдуматься… Кому пригодятся Мишкины наблюдения, если мы вообще никогда не всплывем? Или всплывем уже мертвые, задохнувшиеся в этой несчастной консервной банке?

Надо что-то делать!

— А этот насосик мы не додумали, — бормочет Базанов, рассматривая какую-то деталь. — Можно его сделать поостроумнее. По принципу выталкивания пьяного из пивной, вот как его надо будет сделать.

— Знаешь, в чем заключается этот принцип? — неожиданно спрашивает он меня, подняв голову.

— Нет.

— В непрерывности. Надо не давать пьянице опомниться. Все выталкивать его, выталкивать, выталкивать. Вот так должен работать и этот насос.

Я машинально слушаю Базанова…

И вдруг замечаю, как он украдкой, продолжая разбирать мотор и для отвода глаз что-то фальшивенько насвистывая, вороватым быстрым движением слегка подкручивает рукоятку вентиля, регулирующего приток воздуха.

Значит, мне вовсе не показалось, что дышать становится труднее.

Это Базанов все уменьшает приток воздуха, заставляя нас задыхаться.

Базанов, украдкой покосившись на меня, сразу понимает, что я все видел. Но продолжает насвистывать и копаться в моторе.

— Зачем вы это делаете, командир? — говорю я.

— Что? Мотор чищу?

Он притворяется непонимающим.