— Нет! Воздух зачем зажимаете?

— Воздух надо беречь, — наставительно отвечает он, поднимая черный от мазута палец.

— Зачем? Чтобы на какой-нибудь лишний час продлить агонию?

Мишка, услышав мой срывающийся голос, поднимает от своих пробирок лохматую голову и недоумевающе смотрит на нас. При виде его спокойного, задумчиво-сосредоточенного лица мне становится стыдно, но я уже не могу остановиться и почти кричу:

— Все равно перед смертью не надышишься! Дайте хоть умереть по-человечески!

Базанов берет меня своей грязной рукой за плечо и резко встряхивает.

Я сбрасываю рывком его руку. На рубашке остались жирные следы мазута.

— Теперь не отстираешь, — упавшим голосом говорю я, отведя глаза.

— Вот это другой разговор, — удовлетворенно произносит Базанов. — Ничего, отстираешь. Химчистка теперь чудеса, говорят, творит. А пока займись делом.

Он сует мне в руки кусок ветоши, и я начинаю покорно вытирать ею тускло поблескивающие при свете лампы детали мотора.

— Веселей, веселей, не ботинки чистишь! — покрикивает Базанов.

Работа совершенно бессмысленная, я отлично понимаю это. Но руки мои движутся, глаза критически осматривают, хорошо ли надраена изогнутая медная трубка, и нервы постепенно начинают успокаиваться, я прихожу в себя. Порой промелькнет трезвая мысль, что ведь это только самообман, своего рода психологический наркоз. Но я принимаюсь начищать металл с еще большим остервенением, и коварная мысль убегает.

Теперь мы все заняты делом. И я уже успокоился настолько, что, не прекращая работы, могу заглянуть в иллюминатор, черной зловещей дырой зияющий у моего плеча.

За ним адская, кромешная тьма. Прожектор включен лишь с той стороны, где ведет свои наблюдения неугомонный Михаил, а мне ничего не видно.

Покосившись на Базанова, я включаю прожектор и у своего иллюминатора. Буду делать два дела сразу: и механику помогать и наблюдать героически за природой, как Мишка. Может, это больше отвлечет.

Базанов уже открывает рот, явно собираясь прочитать мне очередную нотацию о том, что электроэнергию следует экономить, как и воздух… Но я смотрю на него, видимо, так красноречиво, что он только вздыхает, так и не сказав ничего.

Я механически надраиваю до блеска детали, а сам посматриваю в иллюминатор.

Словно Млечный Путь, сверкают уходящей во тьму бесконечной полосой крошечные плавучие букашки, в которых Михаил души не чает. Им воздух не нужен, и никакое давление им не опасно. И моторы им не нужны. Свободно странствуют они в глубинах океана.

Что это?

Будто за стеклом иллюминатора промелькнула какая-то тень?!

Выронив деталь, которую так тщательно надраивал, я приник к стеклу. Оно запотело, покрылось капельками холодной воды.

Я начал лихорадочно стирать их. Руки у меня в мазуте, по стеклу пошли радужные пятна.

Что-то темное, продолговатое, большое смутно виднелось чуть ниже нас в сумрачной морской глубине.

Оно медленно двигалось по самой границе зоны, освещенной прожектором…

— Батискаф! — закричал я. — Нас нашли, братцы! За нами прислали батискаф! Или нет… скорее это подлодка.

— Какая подводная лодка?! — гаркнул на меня Базанов. — Ты что, спятил?

Он схватил меня за плечо, отодвинул от иллюминатора и сам приник к мокрому стеклу.

Почему он так долго молчит?

— Ну?! — крикнул я.

— Это не подводная лодка, — глухо ответил Базанов, не отрываясь от иллюминатора. — Это просто… какая-то живность.

— Кашалот! — крикнул Михаил от своего иллюминатора.

Я никогда раньше не видел кашалотов, только на картинках. И теперь, забыв обо всем, приник к холодному стеклу, наблюдая за морским гигантом.

Какая у него уродливая голова! Она занимает чуть не половину всего тела.

И в то же время сколько мощи в этой словно высеченной из гранита морде! А где же у него глаза?

Он был иссиня-черный, как вечная тьма океанских глубин, и лоснился в свете наших прожекторов. Но мы тут же погасили их, чтобы не вспугнуть кашалота, оставив только ближний свет. Наблюдать при слабом освещении было трудно. Но, как мы и ожидали, кашалот принял наши лампы за свечение какой-нибудь глубоководной рыбы и приблизился метра на три.

Он держался примерно на одном расстоянии от нас, то опускаясь на несколько метров глубже, то снова поднимаясь…

Михаил начал делать фотоснимки.

— Включи кинокамеру, — сказал я ему.

— Боюсь вспугнуть. Судя по многим научным источникам, они отличаются очень чутким слухом, — не отрываясь от иллюминатора, ответил Миша.

Говорили мы шепотом, будто даже наши голоса могли вспугнуть кашалота.

— А он не такой уж большой, всего метров десять…

— Молодой.

— А как движется-то легко! — восхитился Базанов, навалившийся на мое плечо..-Ты посмотри. Сколько неуклюжей грации в его движениях…

«Неуклюжая грация» — звучит странно, но это было подмечено очень точно.

Один раз кашалот подплыл так близко, что я рассмотрел его глаза. Они были совсем крошечные и находились по бокам головы, метрах в трех от конца морды!

Что же он может увидеть при таком странном расположении глаз? Наверное, лишь то, что находится сбоку от него, а вперед смотреть не может.

Впрочем, на больших глубинах глаза ему вообще, наверное, не нужны. Там вечная темнота, и ему, вероятно, помогают, как и дельфинам, нащупывать добычу ультразвуковые колебания, периодически посылаемые в воду.

А если он сослепу подденет нашу «лодочку» своей лобастой головой?! Тогда нам не поздоровится.

Кашалот снова проплыл так близко, словно в самом деле собирался нас протаранить…

Теперь я рассмотрел даже, что дыхало — ноздря, через которую он дышит, — тоже устроено у него как-то странно. Оно находилось не в центре морды, а в ее левом углу. Почему?

Я обернулся к Мишке, чтобы спросить об этом, но не решился его отрывать.

Мишка, кажется, готов высунуться по пояс из иллюминатора. Я понимаю его. Наверное, еще никому из биологов не доводилось наблюдать кашалота так близко — с глазу на глаз, можно сказать. Дай сейчас Мишке волю, он бы попробовал кашалота посадить в колбу.

— Уходит! — вдруг вскрикнул Михаил. Я глянул в иллюминатор. Кашалота уже не было. Мишка был так огорчен, будто потерял лучшего друга.

— Может, вернется, — сказал я, чтобы его утешить. Хотя, пожалуй, лучше бы он не возвращался и не пробовал играть с нами…

— Глубоко же они забираются, — с легкой завистью сказал Базанов.

— Ныряют и глубже, — ответил Михаил. — Находили погибших кашалотов, которые запутались в телеграфном кабеле на глубине почти двух километров. Это сейчас и интересует исследователей: каким образом кашалоты способны нырять на такие глубины и быстро всплывать, не подвергаясь кессонной болезни.

— Что-нибудь выяснили?

Мы переговаривались, не отрываясь от иллюминаторов.

— Пока немного. Одни считают, что у кашалотов азот воздуха, вызывающий при быстром всплытии кессонную болезнь, каким-то образом связывается в крови особыми бактериями. А вероятнее, дело обстоит проще: азот не вредит кашалоту лишь потому, что во все время погружения у него в легких находится одна и та же порция воздуха с постоянным составом газа.

Мишка остановился на полуслове, приникнув к иллюминатору.

Кашалот вернулся!

Неторопливо и плавно он начал снова кружить возле нас. Иногда он на миг задерживался на одном месте, словно выбирая, как лучше ударить своей тупой, круто обрубленной головой. Это были не слишком приятные мгновения…

Потом кашалот вдруг широко разинул свою громадную пасть. Я так и ахнул — она у него изнутри была снежно-белая!

Собирается нас проглотить или просто зевает?!

Нет, опять начал кружить… А через несколько минут снова ушел на поверхность. За воздухом.