- "Повествуют, что первое человеков бытие - якоже свидетельствует Диодор - у добродетельных мужей", - слышишь? - у добродетельных! - "иже о естестве вещей написаша - сугубое бе. Нецыи бо мняху яко не создан мир и нетленен и род человеческий без всякаго бе начала пред веки..."

Яков поднял голову от книги и, потрясая рукою в воздухе, шёпотом сказал:

- Слышишь? Без на-ча-ла!..

- Читай дальше! - сказал Илья, подозрительно разглядывая старую, переплетённую в кожу книгу. Тогда вновь раздался тихий и восторженный голос Якова:

- "Сего мудрствования - свидетельствующу Цицерону - быша Пифагор Самийский, Архита Терентии, Платон Афинский, Ксенократ, Аристотель Стагиритский и мнози инии перипатетики тоежде мудрствовали глаголюще: что вся еже в вечнем сем мире суть и имуть быти - начала никакого не имяху", видишь? опять без начала! "Но круг некий быти рождающих и рожденных, В нем же коегождо рожденнаго начало купно и конец быти познавается..."

Илья протянул руку и, захлопнув книгу, с усмешкой сказал:

- Брось! Ну её к чёрту... Какие-то немцы мудрили тут - познавается! Ничего невозможно понять...

- Погоди! - боязливо оглянувшись вокруг, воскликнул Яков и, вытаращив глаза в лицо товарища, тихо спросил: - Ты своё начало знаешь?

- Какое? - сердито крикнул Илья.

- Не кричи... Возьмём душу. С душой человек рождается, а?

- Ну?

- Стало быть, должен он знать - откуда явился и как? Душа, сказано, бессмертна - она всегда была... ага? Не то надо знать, как ты родился, а как понял, что живёшь? Родился ты живой, - ну, а когда жив стал? В утробе матерней? Хорошо! А почему ты не помнишь не только того, как до родов жил, и опосля, лет до пяти, ничего не знаешь? И если душа, - то где она в тебя входит? Ну-ка?

Глаза Якова горели торжеством, его лицо освещала улыбка удовольствия, и с радостью, странной для Ильи, он вскричал:

- Вот те и душа!

- Дурак! - строго взглянув на него, сказал Илья. - Чему радуешься?

- Да - я не радуюсь, а просто так...

- То-то, просто! Не в том дело, отчего я жив, а - как мне жить?. Как жить, чтобы всё было чисто, чтобы меня никто не задевал и сам я никого не трогал? Вот найди мне книгу, где бы это объяснялось...

Яков сидел, понуря задумчиво голову. Его радостное возбуждение погасло, не найдя отклика. И, помолчав, он сказал в ответ товарищу:

- Смотрю я на тебя - и чего-то не того - не нравится мне... Мыслей я твоих не понимаю... вижу... начал ты с некоторой поры гордиться чем-то, что ли... Ровно ты праведник какой...

Илья засмеялся.

- Чего смеёшься? Верно. Судишь всех строго... Никого - не любишь будто...

- И не люблю, - сказал Илья твёрдо. - Кого любить? за что? Какие мне дары людьми подарены?.. Каждый за своим куском хлеба хочет на чужой шее доехать, а туда же говорят: люби меня, уважай меня! Нашли дурака! Уважь меня - я тебя тоже уважу. Подай мне мою долю, я, может, тебя полюблю тогда! Все одинаково жрать хотят...

- Ну, чай, не одного жранья люди ищут, - неприязненно и недовольно возразил Яков.

- Знаю! Всяк себя чем-нибудь украшает, но это - маска! Вижу я дядюшка мой с богом торговаться хочет, как приказчик на отчёте с хозяином. Твой папаша хоругви в церковь пожертвовал, - заключаю я из этого, что он или объегорил кого-нибудь, или собирается объегорить... И все так, куда ни взгляни... На тебе грош, а ты мне пятак положь... Так и все морочат глаза друг другу да оправданья себе друг у друга ищут. А по-моему - согрешил вольно или невольно, ну и - подставляй шею...

- Это ты верно, - задумчиво сказал Яков, - и про отца верно, и про горбатого... Эх, не к месту мы с тобой родились! Ты вот хоть злой; тем утешаешь себя, что всех судишь... и всё строже судишь... А я и того не могу... Уйти бы куда-нибудь! - с тоской вскричал Яков.

- Куда уйдёшь? - спросил Илья, тонко усмехаясь. Оба замолчали, уныло сидя друг против друга у стола.

А на столе лежала большая рыжая книга в кожаном переплете с железными застёжками...

В сенях кто-то завозился, послышались глухие голоса, потом чья-то рука долго скребла по двери, ища скобу. Товарищи безмолвно ждали. Дверь отворилась медленно, не вдруг, и в подвал ввалился Перфишка. Он задел ногой за порог, покачнулся и упал на колени, подняв кверху правую руку с гармоникой в ней.

- Тпру! - сказал он и засмеялся пьяным смехом. Вслед за ним влезла Матица. Она тотчас же наклонилась к сапожнику, взяла его подмышки и стала поднимать, говоря тяжёлым языком:

- Ось, як нализався... э, пьяниця!

- Сваха! не тронь... я сам встану... са-ам...

Он закачался, встал на ноги и подошёл к товарищам, протягивая им левую руку:

- Здрас-сте! Наше вам, ваше нам...

Матица густо и бессмысленно захохотала.

- Откуда это вы? - спросил Илья.

А Яков смотрел на пьяных с улыбкой и молчал.

- Откуда? М-мальчики! Милые, - эхма! - Перфишка затопал ногами по полу и запел:

Косточки, н-недоросточки!

Ко-огда кости подрастут,

Их в лавочку пр-родад-дут!

Сваха! А то лучше споём ту, которой ты меня научила... Н-ну...

Он прислонился спиной к печи рядом с Матицей и, толкая бабу локтем в бок, нащупывал пальцами клавиши гармонии.

- Где Машутка? - сурово спросил Илья.

- Эй вы! - крикнул Яков, вскакивая со стула. - Где Марья-то, в самом деле?

Но пьяные не обратили внимания на окрики. Матица склонила голову набок и запела:

Ой, ку-уме, ку-уме, добра горилка...

А Перфишка взмахнул гармоникой и подхватил высоким голосом:

Выпьемо, ку-уме, для понедилка-а...

Илья встал и, взяв его за плечо, тряхнул так, что Перфишка стукнулся затылком о печку.

- Дочь где?

- Пр-ропад-дала его д-дочь, да во самую во полночь, - бессмысленно пробормотал Перфишка, хватаясь рукой за голову.

Яков допрашивал Матицу, но она, ухмыляясь, говорила:

- А не скажу! Н-не скажу и не скажу...

- Они её, пожалуй, продали, дьяволы, - сурово усмехаясь, сказал Илья товарищу. Яков испуганно взглянул на него и жалким голосом спросил сапожника:

- Перфилий, слушай! Где Машутка?..

- Ма-ашу-тка! - насмешливо протянула Матица.- Хвати-ился...

- Илья! Как же? Что же делать? - с тревогой спрашивал Яков.

Илья молчал, мрачно глядя на пьяных.

Матица зловеще тянула песню, переводя свои огромные глаза с Ильи на Якова, и вдруг, нелепо взмахнув руками, заорала: