- И-идить вон з моий хаты! Бо це - моя хата! Бо мы тож повенчаемось...
Сапожник, схватившись за живот, хохотал.
- Уйдём, Яков, - сказал Илья. - Чёрт их разберёт...
- Погоди! - растерянно и пугливо говорил Яков. - Перфишка... скажи где Маша?
- Матица! Супруга моя, бери их! Усь-усь... Лай на них, грызи... Где Маша?
Перфишка сложил губы трубой и хотел свистнуть, но не мог, а вместо того высунул язык Якову и снова захохотал. Матица лезла грудью на Илью и неистово орала:
- А ты хто? Хиба я того не знаю?
Илья оттолкнул её и ушёл из подвала. В сенях его догнал Яков, схватил за плечо и, остановив в темноте, заговорил:
- Разве это можно? Разве дозволено? Она - маленькая, Илья! Неужто они её выдали замуж?
- Ну, не скули! - резко остановил его Илья. - Не к чему. Раньше бы присматривал за ними... Ты начала искал, а они, гляди, - кончили...
Яков умолк, но через минуту, идя по двору сзади Лунёва, он вновь заговорил:
- Я не виноват... Я знал, что она на подёнщину ходит, комнаты убирать куда-то...
- А мне чёрт с тобой, виноват ты или нет!.. - грубо сказал Илья, останавливаясь среди двора. - Бежать надо из этого дома... Поджечь его надо...
- О господи... господи! - тихо сказал Яков, стоя за спиной Лунёва, бессильно опустив руки вдоль тела и так наклоня голову, точно ждал удара.
- Заплачь! - насмешливо сказал Илья и ушёл, оставив товарища в темноте среди двора.
Утром на другой день он узнал от Перфишки, что Машутку выдали замуж за лавочника Хренова, вдовца лет пятидесяти, недавно потерявшего жену.
Потряхивая болевшей с похмелья головой, Перфишка лежал на печи и спутанно рассказывал:
- Он мне, значит, и говорит: "У меня, говорит, двое детей... два мальчика. Дескать - надо им няньку, а нянька есть чужой человек... воровать будет и всё такое... Так ты-де уговори-ка дочь..." Ну, я и уговорил... и Матица уговорила... Маша - умница, она поняла сразу! Ей податься некуда... хуже бы вышло, лучше - никогда!.. "Всё равно, говорит, я пойду..." И пошла. В три дня всё окрутили... Нам с Матицей дано по трёшной... но только мы их сразу обе пропили вчера!.. Ну и пьёт эта Матица, - лошадь столько не может выпить!..
Илья слушал и молчал. Он понимал, что Маша пристроилась лучше, чем можно было ожидать. Но всё же ему было жалко девочку. Последнее время он почти не видал её, не думал о ней, а теперь ему вдруг показалось, что без Маши дом этот стал грязнее.
Жёлтая, опухшая рожа смотрела с печи на Илью, голос Перфишки скрипел, как надломленный сучок осенью на дереве.
- Поставил мне Хренов задачу, чтобы я к нему - ни ногой! В лавку, говорит, изредка заходи, на шкалик дам. А в дом, как в рай, - и не надейся!.. Илья Яковлевич! Не будет ли от тебя пятачка, чтобы мне опохмелиться? Дай, сделай милость...
- Ну, а ты теперь - как же? - сказал Лунёв.
Сапожник сплюнул на пол и ответил:
- Я теперь - окончательно сопьюсь... Когда Маша была не пристроена, я хоть стеснялся... иной раз и поработаю... вроде совести у меня к ней было... Ну, а теперь я знаю, что она сыта, обута, одета и как... в сундук заперта!.. Значит, свободно займусь повсеместным пьянством...
- Не можешь бросить водку?
- Никак! - отрицательно мотая всклокоченной башкой, ответил сапожник. - И - зачем? Чего человек хочет - о том судьба хлопочет, - вот оно что! А коли человек такой, что в него и не вложишь ничего, - какое судьбе дело до него? Я тебе вот что скажу: хотел я сделать одно дельце... в ту пору, когда ещё покойница жена жива была... Хотел я тогда урвать кусок у дедушки Еремея... Думал так: "Не я - другой, всё равно старика ограбят..." Ну, слава богу, упредили меня в этом деле... Не жалею... Но тогда я понял, что и хотеть надо умеючи...
Сапожник засмеялся и стал слезать с печи, говоря:
- Ну, давай пятак... нутро горит - до смерти!..
- На, хвати стаканчик, - сказал Илья.
И, с улыбкой посмотрев на Перфишку, он проговорил:
- И шарлатан ты, и пьяница... всё это верно! Но иной раз мне кажется что лучше тебя я не знаю человека.
Перфишка недоверчиво взглянул на серьёзное, но ласковое лицо Лунёва.
- Шутишь?
- Хочешь - верь, хочешь - не верь... Я не в похвалу тебе сказал, а так... в осуждение людям...
- Мудрёно!.. Нет, видно, не моим лбом сахар колоть... не понимаю! Пойду выпью, авось поумнею...
- Погоди! - остановил его Лунёв, схватив за рукав рубахи. - Ты бога боишься?
Перфишка нетерпеливо переступил с ноги на ногу и почти с обидой сказал:
- Мне бога бояться нечего... Я людей не обижаю...
- А молишься ты? - допрашивал Илья, понижая голос.
- Н-ну... молюсь, известно... редко!..
Илья видел, что сапожник не хочет говорить, всей силой души стремясь в кабак.
- Иди, иди, - задумчиво сказал он. - Но вот что: умрёшь - бог тебя спросит: "Как жил ты, человек?"
- А я скажу: "Господи! Родился - мал, помер - пьян, - ничего не помню!" Он посмеётся да простит меня...
Сапожник счастливо улыбнулся и ушёл.
Лунёв остался один в подвале... Ему было странно думать, что в этой тесной, грязной яме никогда уже не появится Маша, да и Перфишку скоро прогонят отсюда.
В окно смотрело апрельское солнце, освещая давно не метеный пол. Всё в подвале было неприбрано, нехорошо и тоскливо, точно после покойника.
Сидя на стуле прямо, Илья смотрел на облезлую, коренастую печь пред ним, тяжёлые думы наваливались на него одна за другой.
"Пойти разве покаяться?" - вдруг мелькнула в его голове ясная мысль.
Но он тотчас же со злостью оттолкнул её от себя...
В тот же день вечером Илья принуждён был уйти из дома Петрухи Филимонова. Случилось это так: когда он возвратился из города, на дворе его встретил испуганный дядя, отвёл в угол за поленницу дров и там сказал:
- Ну, Ильюша, уходить тебе надо... Что у нас тут было-о!
Горбун в страхе закрыл глаза и, взмахнув руками, ударил себя по бёдрам:
- Яшка-то напился вдрызг, да отцу и бухнул прямо в глаза - вор! И всякие другие колючие слова: бесстыжий развратник, безжалостный... без ума орал!.. А Петруха-то его ка-ак тяпнет по зубам! Да за волосья, да ногами топтать и всяко, - избил в кровь! Теперь Яшка-то лежит, стонет... Потом Петруха на меня, - как зыкнет! "Ты, говорит... Гони, говорит, вон Ильку..." Это-де ты Яшку-то настроил супротив его... И орал он - до ужасти!.. Так ты гляди...