Когда же он позвонил вторично, и ему никто не ответил, стало ясно, что он может успокоиться. Спустившись с крыльца и прокравшись вдоль стены, он с восторгом обнаружил, что первое же окно беспечно приподнято на несколько дюймов. Это устраняло необходимость разбивать стекло, чего он не хотел, ибо цель его заключалось в том, чтобы издавать как можно меньше звуков и не совершать ничего, что могло бы вызвать у соседей отклик или любопытство. Поднять окно было для него делом одной секунды, перемахнуть через подоконник — делом второй секунды, и, донельзя довольный, он уже приготовился себя поздравить, когда внезапная вспышка света ослепила его. Он пребольно закусил язык, ощутив именно то, что ощущают на электрическом стуле.

Когда же пелена рассеялась, он увидал перед собою Долли. Лицо у нее было глумливое, как у малолетней правонарушительницы, которой только что удалось ущу-чить представителя чуждой возрастной группы, а сияющая улыбка, которая так восхищала Мыльного, резанула пришельца, словно острие кинжала. Далеко не впервые пожалел Макака, что не может безнаказанно подсыпать щепоточку малоизученного азиатского зелья в утренний кофе этой дамы, а то и проковырять ее в жизненно важных местах эдаким ножичком с восточным узором. Очами мысли он увидал, как она, безуспешно барахтаясь, идет ко дну озера или иного водоема, а сам он, ухмыляясь, бросает ей чугунную наковальню.

При подобных обстоятельствах очень редко удается собраться и найти нужные слова. Произнеся: «Ах, вот вы где!» — Макака почувствовал, что дал слабинку.

— Мы-то — здесь, — ответила Долли. — А ты как сюда забрел?

Жизненный путь, пройденный Макакой по обочине закона, научил его принимать быстрые решения и оправляться после ударов в минимальные сроки.

— Я пришел, — сказал он, постаравшись говорить достойнее, — чтобы взять погремушки и отнести их Мыльному.

— Вот оно как!

— Да, так.

— Хотел подобрать их и вручить потом Мыльному?

— Именно.

— За десять процентов от выручки?

— Был такой уговор.

— Вроде джентльменского соглашения? Ну да ладно. Ах, жалость какая!

— Что именно?

— Что тебе пришлось зазря волноваться. Погремушки мы сами забрали. Вон они, там, на столе. Сделаешь хоть один шажочек, — потихоньку вытаскивая из сумки дубинку, Долли наполняла слова глубоким смыслом, — до конца жизни ходить разучишься…

Такие сообщения неизбежно устанавливают тишину. Скажи подобные слова один министр иностранных дел другому министру иностранных дел, другой министр сразу бы не нашел, что ответить. Так и Макака. Он вспушил усы, как оскорбленный негодяй в старосветской мелодраме, бросил взгляд на Мыльного, словно надеясь заручиться его поддержкой; но на высоком челе мистера Моллоя отражалось лишь полнейшее одобрение высказанной мысли.

Тогда он решился пробудить их души к прекрасным чувствам, хотя годы совместного труда с мистером и миссис Моллой (особенно — с нею) могли бы подсказать ему, что он взыскует птичьего молока.

— Некрасиво получается.

— Да нет, ничего, — заверила его Долли.

— Вот именно, — добавил Мыльный.

— Так-то, начальничек, — сказала Долли. — Честное слово, очень мне душу греет, что я утащила такие погремушечки. Тысяч пятьдесят они стоят? Как думаешь, Мыльный?

— Больше, лапочка.

— Наверное, больше! Когда мы продадим их нашим финансовым партнерам, мы с Мыльным дернем в Париж на недельку-другую и пройдемся с независимым видом по Булонскому лесу, словно сорвали банк в Монте-Карло. Мы можем себе это позволить.

Макаку перекосило. Пальцы расстались с усами. Обычно, когда он оставлял их странствовать в этом неприглядном маленьком бору, ему становилось легче, потому что он был крепко к ним привязан, однако теперь, как ни наверчивал он их островерхие кроны, ничего не помогало. Макака клял себя зато, что ему не хватило ума прибыть в этот дом пораньше, чем рассиживать за обедом. Он потягивал кофе с ликером, наслаждался жизнью, и мысли не допуская, что каждая секунда — на вес золота. И вот, пожалуйста!

Было ясно как день, что, имей Мыльный со своей подругой лучшие чувства, они бы сегодня вечером не были столь расторопны, но он все равно взывал к ним.

— Где моя доля? Где мои десять процентов?

— Ух ты! А ты их заслужил?

— Да. Я — ваше доверенное лицо. Вы пришли сюда раньше и забрали товар, но это ничего не меняет. Как у мамаши Йорк с ее книжками. Вы что же, думаете, если она сама продала хотя б одну из них, то сгребла бы себе всю капусту, а издателям не заплатила? Нет, конечно. Они бы получили свое. То же самое и я. И потом, еще одно. Мамашу Йорк я выкурил. Она хотела пожить еще — любит, что ли, котов? Но я постарался. Сказал, что одна крутая шайка хочет ее выжить, и будет глупо, если она проснется с перерезанной глоткой. Поэтому, если у тебя есть хоть капля совести… Как ты меня назвала?!

Долли, которая назвала его павианом, макакой и шелудивым лемуром, еще раз поделилась своими наблюдениями.

— Ты у меня рваного бакса не получишь, — хладнокровно сообщила она. — Даже если ко мне придет архиепископ Кентерберийский и будет молить-просить. Мы-то с тобой знаем, что тебе захотелось обдурить нас с Мыльным. Хорошо, мы с ним клювом не стали щелкать. Десять процентов, мать моя женщина! Можем дать шестипенсовик, чтоб ты купил воска для усов, но уж на этом — прости.

Макака выпрямился. Он, в сущности, и не надеялся. Если вы пытаетесь смягчить сердце Долли Моллой, то нужно, чтобы за соседней дверью кто-нибудь поставил пластинку с песенкой, которая напомнила бы ей детство. Либо это, либо хорошая, крепкая дубинка.

— Отлично, — сказал он. — Если ты так заговорила, добавить мне нечего. Только два слова. Что мне сейчас помешает выглянуть наружу, кликнуть легавого да заложить тебя с потрохами?

— Объясняю, — услужливо отозвалась Долли. — Как только ты шевельнешься, грохну тебя по тыкве. А вообще-то, — сказала она после скорого раздумья, — мне кажется, это в любом случае неплохо.

— Ну-ну, ласточка! — сказал миролюбивый Мыльный. — Зачем руки пачкать?

Макака тоже сказал, что пачкать их не нужно. В дамах он ценил женственность.

— Могу я доставить себе удовольствие? — возразила Долли. — Как только я вижу это чудище из соседней галактики, мне сразу хочется жахнуть его чем-нибудь, а сейчас, по-моему, самое подходящее время.

Макака неловко попятился. Он не забыл тот случай, когда приклад пистолета, направляемый недрогнувшей рукой, столкнулся с его затылком, после чего он, как раньше говорили, уже ничего не помнил. Опухоль разгладилась, но не рубцы памяти.

— Слушай-ка, хватит! — закричал он.

Но Мыльный и Долли слушали шебуршащий звук, который недавно привлек их внимание. Теперь он явился снова, и обрел солидность. По ковру передвигалась огромная зеленая змея.

Джо Бишоп не ошибся и не лукавил, сообщая, что забыл уложить Мейбл. Собирая в стойбище милых дружков, он проглядел ее; змея же некоторое время знакомилась с обстановкой, расширяла кругозор, узнала много нового, а потом решила немного прикорнуть под креслом. Оправившись после сна, она охотно продолжила осмотр достопримечательностей. Ступня Долли захватила ее воображение, и она припустила к ней со скоростью, весьма похвальной для безногой рептилии, поскольку уже ощущала урчание в желудке. Нога могла быть съедобной, могла и не быть, — это рассудит время, — но змея посчитала, что исследовать вопрос нужно.

В кругах, где вращалась Долли Моллой, она пользовалась заслуженной славой, и Мыльному многие завидовали из-за того, что он приобрел себе подругу, на которую можно положиться. Но и у нее были уязвимые места, и она могла быть до того женственной, что сам Макака Твист не стал бы желать большего. Одного взгляда на Мейбл было довольно, чтобы это пробудилось. С резким взвизгом она взметнулась на тахту — ближайший предмет обстановки, способный, по видимости, обеспечить уровень высоты, достаточный для относительной недосягаемости. Мыльный, разделявший ее неприязнь к змеям, выпустил крылья голубки и воспарил к вершинам книжного шкафа. Слегка застигнутая врасплох, Мейбл растерянно переводила взгляд то на него, то на нее, не вполне, как выразился бы Джордж, улавливая мораль. Ничего подобного не бывало в те дни, когда Герпина, Королева Змей, и ее очаровательная труппа выходили на сцену в Вигане, Блэкпуле и других очагах индустрии досуга.