В делах людей, как отметил наш собрат по перу, есть прилив и отлив; успех достигается с приливом.[63] Навряд ли Макака Твист был знаком с этим замечанием, читал он по большей части триллеры в мягкой обложке и расписание собачьих бегов, но сейчас он действовал так, словно этими словами вдохновлялся всю свою жизнь. Долли обладала отменным прыжком, а Мыльный и подавно, но оба эти прыжка не могли уподобиться тому, который доставил Макаку к столику, где лежала замшевая сумочка. Больше того, даже Фредди Виджен и друг его Боддингтон, с их пристрастием к открытым пространствам, и те бы не ринулись в них с такой прытью. В одно очень короткое мгновение оказался он у ворот «Приусадебного мирка» и принялся трясти засов.

Когда же, наконец, он выбрался на улицу, ожидая встречи с еще более открытыми пространствами, нечто преградило ему дорогу, и он понял, что столкнулся нос к носу с полицейским, до того огромным, что кости его обмякли, а сердце заколотилось, словно подневольная пташка. Ему были мерзки любые полицейские, однако встречи с огромным он в данный момент хотел меньше всего.

Что ж, решил он, надо избавиться от сумочки, пока великан не спросил, что это такое. И он перекинул ее через ворота, в палисадник.

Кузен Джордж, ибо из темноты выступил именно он, встрече с Макакой обрадовался. Беседы с человеком, даже, как в данном случае, с последним из человекообразных, требовала его душа, уставшая от монотонных ночных маршрутов. Дежурный обход — занятие муторное, да и невозможно постоянно думать об одной Дженнифер Тиббетт.

— Какой вечер! — сказал он.

Макака мог бы ответить, что до недавней поры так оно и было, но человек благоразумный не будет вступать в перебранку с полицией, а потому он ограничился кивком.

— Луна, — сказал Джордж, указывая вверх.

— Нда-а, — без особого пыла признал Макака. Ему, в сущности, не вполне удавалось сосредоточиться на беседе, ибо ум его занимали размышления о Мыльном и о Долли. Поверить в то, что его уход остался незамеченным, он не мог и ясно сознавал, что они давно уже должны были броситься за ним в погоню, подражая при этом небезызвестным ассириянам.[64] Причину их промедления он корректно отнес на счет личного магнетизма змеи Мейбл, и все же усомнился, что пресмыкающееся, какими бы незаурядными свойствами оно ни блистало, способно надолго сковать натиск двух целеустремленных натур. Поэтому насчет беседы при свете луны единодушия не было. Джордж к ней стремился, Макака — нет. Ему бы хотелось куда-нибудь улизнуть, а потом, когда установятся более благоприятные условия, вернуться за этой сумочкой, вследствие чего на Джорджа он взирал, как Брачный Гость — на Старого Морехода.[65]

Те или иные из приведенных соображений были так или иначе восприняты Джорджем, поскольку он изменил лунному сюжету, увидев, что тот не находит спроса.

— Хотели зайти к мисс Йорк? — спросил он.

— Да… Есть небольшое дельце.

— Она уехала.

— Вот почему никто мне дверь не открыл… Очень жаль. Специально прибыл из Лондона, чтобы с ней встретиться.

— Сами вы не из Вэлли Филдс?

— Нет.

— То есть живете в другом месте?

— Да.

— Но семья у вас есть?

— Да, конечно.

— А тогда, — сказал Джордж, выходя на вираж, — вы, без сомнения, захотите поддержать от всей души благотворительную организацию, которая не только заслуживает всяческого уважения сама по себе, но и неразрывно связана с учреждением, к коему вы испытываете горячую признательность за собственную безопасность и спокойствие родного очага. Теперь, когда вы выслушали это вступление, имею честь предложить вам и вашей супруге…

— Я не женат.

— …вам и вашему близкому родственнику, будь то нежно любимый дядюшка или милейшая тетушка, два пятишиллинговых билетика на ежегодный концерт в помощь Полицейского сиротского дома, который должен следующим месяцем состояться в клубе на Огилви-стрит. Есть места подешевле — здесь можно упомянуть варианты за полкроны и за два шиллинга, — но я бы порекомендовал пятишиллинговые билеты, поскольку они открывают вам доступ в первые три ряда. Если же вы сидите в первых трех рядах, люди видят в вас человека зажиточного, и ваш престиж взмывает на новые высоты. Не зря потратите деньги, — заключил Джордж, вынимая два пятишиллинговых из внутреннего кармана, ибо чувствовал уверенность, что красноречие не ушло впустую.

Он не ошибся. Макака Твист, разделяя непоколебимое отвращение Долли к силам правопорядка, испытал приступ тошноты при мысли о том, чтобы внести лепту в поддержание сироток, которые, стоит им возмужать, вполне возможно, сами захотят стать полицейскими; однако выбора он не видел. Отказ означал, что ему попросту конец, поскольку этот зуботочильный автомат возобновил бы свои уговоры; если же существовало место, на котором он не хотел бы закончить жизнь, при том, что Мыльный и Долли отняли бы ее с легкостью, то местом этим была булыжная мостовая, начинавшаяся у ворот несравненного «Мирка». О Макаке нельзя было сказать, как говорила Салли о Лейле, что он — из числа доброхотно дающих. Тем не менее он дал то, что просили, и Джордж одобрил этот щедрый, гуманный поступок.

— Вы не пожалеете, — посулил он. — К грядущему концерту применимо только одно слово, — сногсшибательный. Мы трудимся в поте лица, чтобы люди надолго запомнили этот вечер. Если бы вы узнали, сколько выпили для укрепления голосовых связок в местных отделениях полиции, вы бы очень удивились, — прибавил он, и учтиво поблагодарив, двинулся в восточном направлении, а Макака, подгоняемый стремлением оказаться от него как можно дальше, взял курс на запад.

Он не преодолел на этом пути и полдюжины ярдов, как двери «Приусадебного мирка» распахнулись, и показались Долли с Мыльным, следуя в названной последовательности. Мгновением раньше, отметив, что Мейбл вновь свила кольца под креслом, они прониклись решимостью покинуть облюбованные насесты, и охота началась. Чрезмерными надеждами они себя, впрочем, не тешили. Создав столь солидный задел с самого старта, Макака, как они понимали, сейчас уже должен был войти в число тех далеких друзей, упоминание о которых можно часто встретить в сборнике духовных песнопений.

Когда же выяснилось, что сделал он всего несколько шагов, изумление их уравнялось с вдохновением. Две, скажем, гончих, пусть и чемпионского класса, никогда не сумели бы развить ту скорость, с которой они бросились на него; а Джордж, возобновивший размышления о Дженнифер Тиббетт, остановился у перекрестка, занеся над землей уставной ботинок, словно собирался расплющить жука. В до сих пор безмолвной ночи за его спиной развертывались события, которые (не знай он доподлинно, что в богохранимых кварталах Вэлли Филдс их не бывает) он бы мог назвать скандальными, и в нем забрезжила надежда наконец кого-нибудь свинтить, о чем так долго тосковала его душа. Затем он решил, что, вернее всего, ошибся. Просто ветерок вздыхает в листве, подумал он.

Однако, спустя мгновение, он спросил себя, так ли вздыхают ветерки? Как всякий человек, чьи юные годы прошли в деревне, он часто слышал их вздохи в листве, но среди них ни один не выдыхал непечатные выражения со среднеза-падным американским акцентом. Джордж стремительно обернулся, а обернувшись, замер как вкопанный. Подобно тому как игрок, ставящий на судьбу в поединке с автоматом, очарованно цепенеет в момент небывалого выигрыша, так и Джордж застыл при виде открывшегося ему зрелища. Некий крупный субъект пытался задушить субъекта похлипче, а в непосредственной близости от них вертелась обворожительная барышня, которая с удовольствием присоединилась бы к свалке, если б только знала, как в нее втиснуться. Другими словами, такая отчетливая и заманчивая возможность выпадает не всякому радеющему о долге констеблю.

В приподнятом духе ринулся он к месту столкновения. Вот, говорил он себе, мой звездный час; и пусть не произнес «Чаша моя преисполнена!»,[66] но был, в сущности, готов это сделать. Применил же он выражение, с умом разработанное высокими чинами для применения в сходных обстоятельствах.