— Почему шумим? — спросил он.

Вопрос этот, если задать его в тот момент, когда страсти уже накалены, может остаться без ответа. Так получилось и сейчас. Речевые возможности Макаки были невелики, а Мыльный уделил все внимание поставленной задаче. Джордж заметил, что если ранее тот стремился просто удушить его нового знакомого, то теперь, по-видимому, хотел вырвать у него голову; и пришел к выводу, что подоспела пора вмешаться. Осуществил он это в своем стиле, просто и бесхитростно. Не тратя времени на увещевания, он ухватил Мыльного за шиворот и резко взял на себя. Послышалось что-то вроде чмоканья, и Макака понял, что спасен от смертельного зажима, когда совсем было отчаялся. Миг-другой он стоял, проверяя свой дыхательный аппарат, дабы убедиться, что тот по-прежнему исправен; затем, стремясь, насколько возможно, сохранять максимальную дистанцию между собой и четой Моллоев, испарился в ночи со скоростью, которую Фредди Виджен, мчась утром к поезду 8.45, развить бы, вероятно, мог, но перекрыть — навряд ли.

Джордж, как всегда — невозмутимо и бесстрастно, старался воссоздать общую панораму событий, приведших к славному нарушению однообразия полицейской службы. Первоначальную теорию, согласно которой крупное чучело, за шею которого он теперь держался, позаимствовало сумочку очаровательной барышни, а меньшее чучело, проходя мимо, за нее вступилось, пришлось отвергнуть. Знакомство с Макакой было недолгим, однако достаточным, чтобы знать твердо — он не из тех, кто бросается выручать девиц из беды. Более вероятным представлялось, что маленькое чучело — скажем так, гуманоидная козявка — позволило себе не вполне взвешенные замечания, а большее чучело, воспылав праведным гневом, пренебрегло спокойствием помыслов и дало волю сильным чувствам.

Прекрасно, подумал Джордж, все это прекрасно, в знак восхищения таким рыцарством можно и шлем приподнять, однако нельзя же допускать столь злостных нарушений общественного порядка, тем более — в присутствии полицейских, которые уже месяцами хотят задержать кого-нибудь. Он плотнее надавил на шею Мыльного, а другой рукой захватил его запястье, придав ему положение, при котором, если возникла бы надобность, его можно было бы связать в рифовый узел, напомнив ему о последних посещениях остеопата. Именно тогда запечатленные чувства барышни выхлестнули наружу.

— Ах ты дубина стоеросовая! — процедила она.

Джордж вздрогнул. Он понимал, что со многих точек зрения такое уподобление верно, ибо именно им пользовались школьные учителя, а позднее — старшие коллеги. Сержант, к примеру, всегда бывал с ним предельно откровенен. И тем не менее выходка его изумила. Устремив пристальный взгляд поверх Мыльного, он с удивлением опознал свою — ну, не подругу, но все же знакомую.

— О-о, здравствуйте! — промолвил он. — Опять вы? Можно сказать, не даете по себе соскучиться. Правильно я понял? Вы меня назвали стоеросовой дубиной?

— Правильно, — с жаром отозвалась Долли. — Смотри, что начудил, индюшатина. Из-за тебя этот павиан вонючий спокойно слинял, а он увел у нас очень ценную вещь.

Джордж покачал головой.

— А вы бы не давали. В долг не бери и взаймы не давай. Шекспир.[67]

— Плюс к этому, сейчас у мужа будет растяжение мышц.

— Это ваш муж?

— Вот именно. Будь любезен, сними с него свои грабли!

— Отпустить его? То есть освободить?

— Понял наконец!

— Дорогая моя, вы и сами не знаете, о чем просите. Я готов побожиться, что приложил бы все мыслимые усилия, чтобы угодить даме, с которой меня связывают незабываемые встречи, но когда вы предлагаете мне его отпустить, я решительно отказываюсь. Он нарушил общественное спокойствие. Это серьезно, и мы, полицейские, относимся к этому сурово.

— Кончай баки забивать!

— Как вы сказали?

— Зачем весь шухер? Человек просто хотел перекрыть кислород этому еноту плюгавому. Вообще-то перекрывать надо было, когда он родился, если б у его мамаши было больше извилин, чем у бильярдного шарика.

Джордж оценил ход ее мысли, но, хоть он и был самым галантным человеком из всех, на ком побывал полицейский мундир, не позволил увести себя от намеченной цели.

— Поверьте, прекрасно вас понимаю. При иных обстоятельствах я бы не раздумывая исполнил все ваши пожелания, но вы упускаете из виду одну чрезвычайно важную деталь. Да представляете ли вы себе, что значит для полицейского арестовать кого-нибудь в таком месте? Хорошо, если раз за год вы в этом безгрешном пригороде встретите подгулявшего балагура, а уж когда перед вами свежеиспеченное оскорбление действием…

Красноречие отказало Джорджу, и он сосредоточился на работе. Еще крепче стиснув шею Мыльного, он придал ему необходимое ускорение. Долли вдумчиво замолчала и не ответила, когда Джордж умолял ее взглянуть на вещи пошире, не забывая о том, как все это оздоровит его отношения с сержантом. Она нащупывала в сумочке милую подружку, резиновую клюшку, зная по опыту, что почти все в этом мире можно разрешить с ее помощью.

Макака же, повинуясь первейшему своему инстинкту — бежать и не оглядываться, унесся тем временем в дальние Дали, до того дальние, что когда спустя немалое время он остановился и решил возвратиться в «Приусадебный мирок» за сумочкой, он понял, что заблудился. Да, Вэлли Филдс — не африканские джунгли, но, как и в большинстве лондонских пригородов, заблудиться там нетрудно, потому что состоит он из домов и улиц, ни в чем друг от друга не отличных. Тут неоценимую помощь должны оказать доброхотливые старожилы; и битый час производя первые повороты налево, а вторые — направо, но возвращаясь раз за разом на исходное место, он все же достиг железнодорожной станции, а оттуда до «Приусадебного мирка» рукой подать. К Малбэрри Гроув он подходил в прекрасном настроении, чуть ли не пел, но песнь его оборвалась при первом же взгляде на заветный дом.

Это не значит, что, бросив взгляд на ворота, он сразу подумал о Джордже и Моллоях. Нет, внезапно остановиться и признать, что Рок следует за ним по пятам, побудили девушка и юноша, которые стояли у этих самых ворот и с увлечением о чем-то беседовали.

Он отвернулся от них в тоске, зная, что воспоследует, если на том или ином месте юноша начал беседовать с девушкой. С места их уже не сгонишь.

Обед удался на славу. Начался он, прилично обстоятельствам, в атмосфере некоторой подавленности. Первая перемена блюд ознаменовалась, уместно сказать, всевластием темных сил. Однако рыба принесла с собой заметные сдвиги к лучшему, поскольку именно над ней Салли, постаравшись говорить по-женски убедительно, убедила Фредди позабыть о видженовском достоинстве и позволить ей занять у Лейлы денег. А уж после этого пиром правило веселье.

И только когда они застыли у ворот «Приусадебного мирка», саднящая нотка вновь зазвучала в разговоре. Пока они направлялись домой, Салли порой отмечала склонность возлюбленного к молчанию, и теперь он открыл ей, что, взвесив все, не станет обращаться за помощью к Лейле Йорк. Былые терзания вновь всплыли наружу.

— Понимаешь, Виджены не берут денег у знакомых дам.

— Фредди, я умоляю!

— Кричи-кричи, сколько душе угодно, вопрос яснее не станет. Странное все-таки чувство, когда споришь с женщиной. Все равно что разглаживать бархат против ворса. Помню, когда я в детстве учился танцам, одна девочка по имени Алиса принесла молочный шоколад. Я прекрасно знал, какие чувства она ко мне питает, и расчетливо сыграл на них, чтобы завладеть половиной плитки. Тогда-то я был от себя в восторге, а теперь меня мучает совесть. Да, я поступил подло, и мне кажется, что просить у Лейлы Йорк — то же самое.

— Так ведь не ты будешь деньги брать, а я.

— А я буду брать их у тебя.

— Хорошо, а что здесь такого?

— Да нет, вроде ничего, но как-то… Салли вышла из терпения.

— Вот что, — спросила она, — ты хочешь на мне жениться?