НА ОДНОМ из конов Юрий Брайдер и Николай Чадович (имеющие в жюри один голос на двоих) жили, соответственно, в одном нумере. После заседания жюри у Бориса Стругацкого Брайдер поехал в отель вместе с другими писателями, а Чадович отправился на вечеринку к Сидору. - Ну, Чадович - гад, - вдруг в метро говорит Брайдер. - Наверняка же забыл ключ от номера у дежурной оставить! Пусть только мне на глаза покажется, я ему устрою! Я теперь по его милости вынужден буду по коридорам болтаться! Приехали в гостиницу, ключ на месте. - Вот сволочь, - вознегодовал Брайдер, - и здесь обманул!..

ПЬЯНЫЙ, но тихий, интеллигентный компьютерщик Александр Пирс на Сидорконе обижался на Николая Чадовича за то, что тот не хочет подарить книгу. А у Николая Чадовича не было с собой. Нет - и все. Тут он увидел на подоконнике случайный кусок доски, толщиной сантиметра три и размерами с книжку. И подарил. Другой, дескать, нет. Пирс очень гордится этим подарком, только вот прочитать никак...

АМЕРИКАНСКИЙ классик-фантаст Гарри Гаррисон по приглашению поклонников приехал в Разлив на Сидоркон-98. Измайлов, сидючи с классиком-фантастом в баре, пытается взять у него интервью. Получается плохо. Сам Гаррисон более чем благосклонен, однако в баре не продохнуть от музыкального фона и (главное!) от поклонников, пребывающих в кондиции "мыслящего тростника". То есть поклонники спорадически подсаживаются за столик и выражают свое приятие удручающе однообразно: "Я вас обоих так уважаю, так уважаю... А все равно вы оба говно!" В общем, Измайлов предлагает Гаррисону пройтись, как минимум, до холла, где, как минимум, нет музыкального фона и, как максимум, поклонников. Что они, оба-два, и делают. Сидят в холле, жадно общаются. И даже беседа получается. И к ним таки подсаживается... нет-нет, не "мыслящий тростник", но интеллигентный компьютерщик Александр Пирс (пьяный, но тихий): "Можно, я просто вместе с вами посижу в тишине?" Разрешили посидеть. Сел и благополучно задремал. Тут-то из бара на никаких ногах выплетается поклонник-имярек и - прямиком к столику в холле, за которым общаются Гаррисон с Измайловым. Собеседники ледяно не замечают "тростника". Тогда тот в избытке чувств норовит обнять хотя бы интеллигентного компьютерщика Пирса и что-то невнятное, но шибко доброжелательное ему сообщить. И! Пирс, отстраняясь, экспромтом произносит одностишье на зависть признанному Вишневскому. Он, Пирс, мягко, но твердо (так!) говорит поклоннику-имярек: - Уж лучше ты меня не уважай!.. ...Гаррисону адекватно перевести не удалось.

НАУТРО встретили Пирса, бледного и страдающего. Спросили: - Саша! Может, тебе пивка принести? - Гильотину... - ответил.

ОДИН ИЗ ФЭНОВ весьма гордился тем, что в восьмидесятых годах пил пиво с Гарри Гаррисоном, когда тот приезжал в Москву. Андрей Николаев-Легостаев жутко ему завидовал. А уже на излете девяностых приехал на один из конов Роберт Шекли, адекватный Гаррисону по легендарности. И сидит в столовой Андрей Николаев-Легостаев со товарищи. Пьет со товарищи пиво из фужеров. Входит Роберт Шекли с женой, а свободные места (два) лишь за столом, где Андрей Николаев-Легостаев со товарищи. Усаживается. Андрей Николаев-Легостаев и Роберту Шекли пива бы налил, но всех заранее предупредили, что тому нельзя. Однако пил же Андрей Николаев-Легостаев с Шекли! Рядышком ведь сидели! За одним столом! Выходит Андрей Николаев-Легостаев из столовой и всем хвастается: пил пиво с Шекли! Все уважительно и завистливо цокают. Лишь отец-основатель Сидоркона, Саша Сидорович, педантично поинтересовался: - А Шекли-то с тобой пил?

АНДРЕЙ Николаев-Легостаев: Даже если я не сделаю в жизни ничего более-менее достойного, мне уже есть чем гордиться! Когда Витман-Логинов писал своего "Многорукого бога далайна", я был первым читателем. Причем читал в рукописи и маленькими кусочками. Наверное, не будет преувеличением, если скажу, что жил этим романом вместе с автором. И вот спрашиваю: - Слушай, а чего это в твоем романе вино пьют только вельможи? - Так дерево туйван редкое и плоды, из которого делают вино, дорогие. Беднякам это недоступно, - терпеливо поясняет Витман-Логинов, словно ученику на уроке химии. - Подожди, но чавга у тебя есть? - Есть. - И горячие каменные авары, у которых сушат порох, есть? - Есть. - А что будет, если мякоть чавги поставить к аварам? - Забродит. - Так какого лешего твои изгои трезвенники? И по страницам романа загулял перегар от браги из чавги. Целиком моя заслуга, бью себя в грудь и горжусь!

HA ОЧЕРЕДНОМ Сидорконе лауреат Госпремии Славочка Рыбаков, придя в себя поутру после бурной ночи в компании с обожателями и обожательницами, выходит на балкон. Девятый этаж. Чайки крякают. Леса - до горизонта. Елки-сосны по макушку в густом тумане. Рыбаков глядит сверху вниз на это на всё и, ни в коем случае не думая шутить, искренне ужасается: - Ну и накурили мы вчера!..

НА Сидорконе-94 Борис Стругацкий в кулуарах посетовал: дескать, некоторые писатели так напиваются, что не помнят о сотворенном накануне. Вот, например, Славочка Рыбаков утром извинялся перед ним, Борисом Стругацким, за то, что вчера спустил мэтра с лестницы. Оказалось, что над Славочкой Рыбаковым кто-то подшутил, рассказав такое. А тот и не помнит ни бельмеса. Даже не помнит, кто, собственно, ему об этом личном кошмаре сообщил. Но поспешил к мэтру с истовыми извинениями. Имена тех шутников - якобы тайна сия велика есть. Все и каждый в курсе: то были Измайлов с Эдиком Геворкяном... Почти аналогичный случай произошел и в среде фэнов. Один из них убедил другого, что вчера, будучи в невменяемости, тот грязно домогался киевской писательницы и красавицы Марины Дяченко. И протрезвевший фэн понуро пошел валяться в ногах у дамы, вымаливая прощения. Непьющая писательница и красавица Марина Дяченко, не моргнув глазом, сказала ему: - Я ничего не помню. Значит, ничего и не было. Протрезвевший фэн, льстя своему самолюбию, и поныне горячо убежден в обратном.

МОСКОВСКИЙ режиссер Игорь Вознесенский по наущению Измайлова прибыл на очередной Сидоркон с новым фантастическим фильмом. Не только себя показать, но и на людей посмотреть. Себя показал. Насчет же людей - он, моторный сердцеед, на Сидорконе таковых не обнаружил. В смысле, пристойных (в смысле, непристойных) дамочек. - Не за тем ехали! - огрызался Измайлов всякий раз, когда московский гость предъявлял ему претензию по поводу "безрыбья". - Оно конечно, - соглашался московский гость, но снова и снова затягивал арию по поводу "безрыбья": - Мне даже вчера ночью собственный хрен приснился! Он смотрел на меня с упреком и укоризненно спрашивал: "Зачем ты меня сюда привез?!" Прозаик Миша Успенский, оказавшийся тут же, озадачился задумчиво: - Как там Фрейд? Вот ведь, если хрен приснился, то это уж наверняка фаллический символ? А?