9. Дошедши потом до одного места, откуда берет свое начало Меандр, и думая, что нахо-{62}одится уже за чертой неприятельских действий, а местность встретив обильную водами и представляющую много приятного для человеческого зрения, царь захотел боевые труды усладить охотой. Занимаясь этим, услышал он вдалеке, около леса, какое-то движение; но по великости расстояния не могши различить этого явления, послал некоторых из своей свиты для разузнания и услышал, что там раскинуто на одном пространстве много палаток и что в роще шум происходит от лошадей, которые всем ртом срывают и жадно глотают траву; а те лошади принадлежат людям, сидящим в палатках. Тут царь тотчас понял, что это были персы, и назвал их племя, прибавив, что глава этого племени некто Раман и что они, по обычаю, нападали на соседних римлян, а теперь, после грабежа, обремененные добычей, возвращаются восвояси. Посему, отделив от своих довольное количество воинов, он немедленно отправил их в погоню, а сам, поднявшись на одно возвышенное место, остановился там с небольшим числом людей для наблюдения. Между тем персы, совсем приготовившись в путь, поехали. Но как скоро увидели они, что римляне начинают их догонять и несутся на них врассыпную, тотчас, поворотившись к ним лицом, останавливались; а когда первые приступали к нападению, последние снова показывали тыл. Это повторилось уже так много раз, что римляне наконец утомились и, оставляя преследование, дума-{63}ли идти назад. Заметив то, царь, стоявший, как я сказал, на возвышенном месте и наблюдавший, тотчас, даже без лат, понесся к ним со всей быстротой. Персы же, видя, что римляне от погони, как сказано, большей частью ослабели и притом были разрознены, а прочих предполагая немного, начали уже окружать их и, конечно, нанесли бы им крайнее поражение, если бы царь неожиданным своим появлением не избавил их от опасности. Но, безостановочно преследуя бежавших персов, он много потратил времени, поэтому, заметив усталость своего коня, остановился и ждал, пока не приведут ему другого, на бегу лучшего, которого, намекая на быстроту его бега, называли Агримом (Дикарем), а римлянам, следовавшим за ним поодиночке и врассыпную, приказал гнаться еще быстрее и не ослабевать в ревности. Но некоторые из них после долговременной погони, видя, что она безуспешна и что место, куда они забежали, пусто и неудобопроходимо, поворотили назад. Между тем царь встретился с племянником своим Андроником, о котором много было говорено выше и который шел теперь на врагов. Встретившись с ним, он насильно взял у него лошадь и, вскочив на нее, приказал, чтобы Андроник оставался на месте в ожидании упомянутого Агрима и чтобы, как скоро приведут его, он взял этого коня и ехал на нем в битву, а сам понесся на неприятелей. Между тем персидское войско разделилось на две половины: одна, передняя {64} часть, состояла из конницы, которая, впрочем, не сидела на седле, а шла за лошадьми толпою, другая двигалась позади и готова была встретить напор римлян. Но так как никто из римлян нигде не показывался, то персы, ободрившись, смешались между собою и вздумали свободно шедшую, как сказано, конницу свою сбить с прочими в одну толпу. В эту минуту вдруг видят они, что скачет на них царь,- один из всех римлян без лат,- и толпою высыпают против него, натягивая луки и ободряя друг друга. Но царь принял осанку героя выше всякого мужества и, понимая, что враги не могут окружить его,- потому что место битвы с обеих сторон закрывалось густою растительностью, которая препятствовала им сделать это,схватился с ними и весьма многих из них поразил мечом, а прочих заставил обратиться в бегство. Один из этих варваров, не смея прямо противустать царю, упал навзничь и словно прирос к земле; но лишь только заметил, что царь проскакал далее, пустил в него стрелу сзади и попал в ногу - там, где ниже лодыжки к пятке возвышается природная выпуклость. Он собирался пустить и другую, но царь, предварив это намерение, схватил его за волосы и потащил живого в лагерь. На пути встретился он с Андроником, который, когда привели ему царского коня, сел на него и поскакал на персов. Так как и он не был вооружен, то царь долго уговаривал его не ехать далее, но, не могши {65} убедить (потому что и этот обладал беспредельной отвагой и дышал битвами, отлично действуя копьем и щитом, хотя то и другое у него тогда было не свое, а взято им у кого-то из знатных лиц), отпустил, а сам продолжал обратный путь и соединился с прочим римским войском. Здесь стали его расспрашивать, что случилось с ним в битве, когда он один пошел на варваров: хотели знать о поражении неприятелей, которых, как сказано, удалось ему положить на месте, но царь, устраняя подозрение в низком самохвальстве, ничего не отвечал; ибо дело, происходившее за глазами, быв выслушиваемо людьми не с добрым расположением, легко перетолковывается ими. Вместо того он тотчас приказал лечить себе рану, чтобы не произошло воспаления и вслед за тем не приключилось чего-нибудь худого. При этом открылось нечто, достойное замечания. Так как здесь не было ничего, чем бы лечить рану царя, то один из воинов вытащил было нож и думал уже отхватить часть собственного своего тела с целью приложить ее, еще теплую, к ране и таким образом предотвратить воспаление. Но царь, изъявив тому человеку свое благорасположение, запретил ему делать это, а приказал отрезать кусок мяса у одной утомленной бегом лошади и в ту же минуту приложить его к ране. Отсюда затем продолжал он длинный путь и в полночь прибыл в лагерь, расположенный при истоке Меандра, где из подгорных камней, будто из бесчисленного {66} множества разверстых жерл, бьет вода чрезвычайно обильными ключами и, затопляя окрестную местность, сперва образует озеро, а потом, на дальнейшем пути, прорезает глубокое русло и становится рекой. Между тем Андроник, поскакав, как выше сказано, вперед, ничего не сделал, кроме того что пригнал в стан множество коней, принадлежавших тем самым неприятелям, которые убиты были царем. Так это происходило. После сего царь направился к Византии и, прибыв в Вифинию, поселил там освобожденных, как выше сказано, в Филомелионе римлян, для которых землю выменял у одного из монастырей, и в том же месте построил крепость, которую назвал Пилэ (Воротами).

10. В это самое время свергнут с престола Косма, тогдашний правитель церковных дел, муж, украшавшийся жизнью и словом. Причина тому следующая. Был один человек, принявший монашество, по имени Нифонт; энциклического образования он не имел и за светские науки вовсе не брался, но с детства постоянно занимался священным Писанием. Этот Нифонт еще в то время, когда престол Церкви принадлежал Михаилу, мужу святому и исполненному добродетелей, был обвинен соборным судом1* за то, что пред многими обнаруживал {67} нездравые понятия о христианской вере, лишен бороды, которая простиралась у него до пят, и заключен в тюрьму. Когда же тот Михаил скончался и вместо него украшением престола сделался Косма, Нифонт вдруг получил свободы больше прежнего: всегда окружаем был народом в собраниях и на площадях и ничего иного не делал, как рассевал свое учение и отвергал еврейского Бога2**, ища в этом личной пользы. И Косма чрезвычайно любил его, делил с ним беседы, произнесенный против него прежний соборный приговор называл несправедливым (хотя еще в то время за склонение на сторону сего человека жестоко укорен был Собором), чуть не обоготворял его добродетели и к тому еще присовокуплял, будто Нифонт уже задолго прежде предвозвестил ему восшествие на патриарший престол. Это многим не нравилось. Посему некоторые из числа тех, которым жаль было Космы, воспользовавшись случаем, пришли к нему и говорили: "Что это значит, святейший Пастырь, что ты вверился волку? Разве не знаешь, что за то нехорошо посматривает на тебя паства? Расторгни гибельную связь с ним. Общение с человеком отверженным и само по себе есть уже достаточное обвинение". Это и подобное этому го-{68}ворили они. Напротив, те, которые ненавидели архиерея, гласно кричали и требовали на него суда Божия и государева. Но этих Косма ставил ни во что, а к Нифонту привязался крепко и не хотел оставить его, если бы даже и случилось что-нибудь. И вот он, забывая себя, по излишней простоте сердца терпит немаловажные бедствия. Однажды по приказанию царя снова посадить Нифонта в темницу явились люди, долженствовавшие взять и отвести его. Патриарх сперва смутился было немного и молчал, но потом, собравшись с духом, пошел пешком к церковному двору в намерении отнять Нифонта у людей, его ведших; а так как они не отдавали, решился сам идти с ним в темницу. Отсюда произошло в церкви волнение, и причиной того был Косма. Эти смуты кончились не прежде, как с прибытием царя в Византию, ибо в то время он еще занят был военными делами. Тогда-то именно Косма лишен был престола3***, а каким образом, сейчас скажу. Призывая к себе каждого из архиереев порознь, царь спрашивал его, как он думает о благочестии Нифонта. Когда, таким образом, каждый искренно показал, что ему пред-{69}ставлялось, вопрос дошел наконец и до Космы. Но Косма, по обычаю, тотчас произнес Нифонту длинное похвальное слово, открыто называл его мужем благочестивым и неподражаемо добродетельным. Тогда дело уже предоставлено было суду и царь не спрашивал более архиереев поодиночке, но предложил вопрос всем вообще, каких они мыслей о Нифонте, и архиереи ясно назвали его нечестивцем. Таково было их мнение! После того царь обратил свое слово к Косме: "А ты, Владыко, как думаешь об этом человеке?" Когда же патриарх, по своей простоте, стал смело настаивать на прежнем мнении, все собрание закричало, что он не достоин более занимать престол. Вот почему свергнут этот человек, богатый всеми добрыми качествами, кроме того только, что он был излишне прост.