Бендл пошел по краю глубокого кювета, заросшего травой. Идти было опасно — ослепляли фары встречных машин.

Он свернул на узкую дорогу, ведущую через еловый лесок, здесь было тихо и пусто, холодный ветер доносил аромат напоенных влагой лугов.

Как только лес кончился, сумерки рассеялись, воздух стал прозрачнее.

Перед ним открылась аллея фруктовых деревьев, белыми пятнами выделялись столбы, откуда-то издали слабо доносился собачий лай.

Прибавив шагу, Бендл пошел навстречу порывистому, все усиливающемуся ветру.

Даже по тому немногому, что рассказал Виктор — хоть и не хотел особенно распространяться, — было ясно, что в объединении предстоят перемены. И эта телеграмма от Нейтека, да и сам Нейтек…

Нейтек в этой истории играл, несомненно, важную, если не главную, роль. Сумел воспользоваться его отсутствием и направить удар против него, в этом не было никаких сомнений. Но зачем он все это делал? Во имя чего? Может, это сулило ему какую-то выгоду? Или, может, он защищал себя и бил без разбору куда попало?

Разумеется, всегда не прав тот, кто отсутствует: он не может вовремя себя защитить…

Аллея пошла под уклон, из-за деревьев появился указатель с названием деревни, а за ним, на склоне долины, и сама деревня.

Зажглись фонари и осветили густую зелень в садах, белые каменные домики с цветами на подоконниках, кирпичную стену в строительных лесах, большой хозяйственный двор с тракторами и прицепами и темные длинные постройки без окон, по-видимому амбары.

Хотя вечер был довольно прохладный, на лавочке перед магазином самообслуживания сидели несколько девушек, прижавшись друг к другу. Одна из них играла на гитаре и слабеньким голоском напевала:

Когда он приблизился, они замолкли и смотрели на него, пока он не прошел мимо. Потом вдруг громко засмеялись, должно быть в ответ на чью-то реплику.

Деревня была меньше, чем представлялось сначала: пройдя совсем немного, Бендл оказался на ее краю, В гараже около последнего домика, освещенном большой подвесной лампой, стояла машина с открытым капотом.

Женский голос из дома поторапливал:

— Ну все? Ужин на столе!

— Сейчас… Надо же закончить…

Бендл медленно пошел назад. Девушек у магазина уже не было, лавочка опустела. Люди, наверно, садились ужинать — в домиках загорались лампочки. В некоторых окнах светились голубоватые экраны телевизоров.

Неплохо живут, подумал Бендл, у них есть, собственно, все, что нужно… а кроме того, покой и чистый воздух… Здесь люди живут более здоровой жизнью, чем мы, горожане.

Вслед ему из всех дворов по обе стороны улицы исступленно лаяли собаки.

Небо над головой прояснилось, без туч оно казалось выше, холоднее, было полно ярких мерцающих звезд.

Он снова и снова думал о том, что может ждать его по возвращении, но многое оставалось неясным.

Утро вечера мудренее, наконец сказал он себе.

Вечерняя прогулка по полям пошла ему на пользу, он вернулся в мотель, в свой уютный номер, мечтая лишь о сне, о крепком спокойном сне. Вот только эти кровати в отелях — до чего же они надоели за годы бесконечных командировок!

Но здесь кровать оказалась сносная, почти новая, с жестким матрасом, постельное белье пахло свежестью, а может, стиральным порошком, и ему захотелось поскорее лечь.

Он зажег лампу на ночном столике, лег, раскрыл книгу, решил немного почитать перед сном, пока не одолеет усталость.

Книга была интересная, но довольно сложная, в нее еще вникнуть надо. С трудом сосредоточившись, он начал читать:

Вспомнил, как они с Анико, насквозь промокшие, спустились в метро и ехали в смешном, словно игрушечном, вагоне, где медные ручки и поручни были начищены до блеска, а на каждой станции мелькали надписи: «Bejárat» — «Kijárat». Анико переводила: «вход» и «выход». Он сказал, что буквально «приход» и «уход», но Анико настаивала на своем, и она, конечно, права, ее перевод точнее…

Попытался представить себе, какой обработке подвергается информация между входом и выходом. Но в голову ничего не приходило, вспоминался все тот же разболтанный, переполненный вагончик метро, где они с Анико стояли стиснутые, прижатые друг к другу, в мокрой, прилипшей к телу одежде.

Анико продрогла, но задорно улыбалась, и казалось, вот-вот скажет: «А что, если это возможно?»

Он заставил себя сосредоточиться и продолжал читать:

Неуверенность, не-уве-рен-ность… выстукивают колеса вагончика по гладкому металлу рельсов.

Неизвестно, что будет впереди, какие неожиданные трудности, чего он еще добьется…

И снова, как тогда в кафе отеля, в зеркале отражается его бледное, усталое лицо рядом с молодым и цветущим лицом Анико… Увидит ли он еще когда-нибудь Будапешт?..

Да, неуверенность во всем: в том, что будет завтра, послезавтра, — неуверенность в своем будущем.

Точно такое же ощущение бывает, когда едешь холмистым краем в знойный солнечный день, от земли поднимаются потоки прозрачного колеблющегося воздуха, и до самого горизонта все кажется зыбким… а позади только реальное прошлое…

Командировка в Будапешт тоже уже прошлое, нечего бояться воспоминаний о ней.

Завтра…

Что будет завтра?

Утро вечера мудренее.

Он уснул над раскрытой книгой, даже не погасив лампочку.

Где-то звонко рассмеялась женщина, смех, все ближе, ближе… и вдруг оборвался. С грохотом захлопнулась дверь, снова раздался тот же звонкий смех, и все замолкло.

Внизу под террасой кто-то тщетно пытался завести машину, мотор захлебывался, фыркал, потом поперхнулся, несколько раз громко чихнул и заглох.

Теперь стали слышны голоса и пение — внизу в баре надрывался музыкальный автомат, звучали избитые мелодии.

Он внезапно проснулся, сощурился от света лампочки и не сразу понял, где он и откуда этот шум. Со злостью погасил свет, повернулся на бок и снова попытался заснуть.

По автостраде один за другим проезжали тяжелые грузовики с прицепами, шины со свистом скользили по асфальту, как по стеклу, тормоза скрипели, а прицепы, пронзительно взвизгивая, едва не вставали на дыбы. От автомобильного грохота, как от ветра, дребезжали стекла.

И он понял, что уже ночь. Движение затихло, и водители грузовиков-гигантов спокойно отправились в путь: ночь. — лучшее время для дальних рейсов.

Неуверенность, не-уве-рен-ность… все еще звучит в ушах стук колес по звонкому металлу рельсов, а шины грузовиков, со свистом скользящие по шоссе, вторят ему тоном выше, протяжно и жалобно, словно стонут.

Анико в светлом платье бежит по набережной, она свежа, прозрачна и легка, как стрекоза, и смешно выбрасывает в стороны ноги, у нее веселое, по-детски озорное лицо… Анико издали что-то кричит, но ничего не понять, слышен только легкий плеск набегающих на камни волн.

Он нетерпеливо ждет, не спускает с нее глаз, тянется к ней, пытается поймать, удержать ее…

Над рекой в голубоватом утреннем тумане вырисовывается четкий контур заново отстроенного моста Эржебет. Маленький пароходик, попыхивая, подходит к пристани и долго причаливает; его ждет толпа людей, все рвутся за город, на прогулку…

Пароходик гудит жалобно и протяжно, словно зовет на помощь. Потом медленно выплывает на середину реки и опять спокойно рассекает плещущие волны.

Анико куда-то исчезла, ее нет, она уже не бежит по пустынной набережной…