Какого, собственно, цвета Дунай?

Голубой? Желтый? Серый?

А может, его цвет меняется каждую минуту в зависимости от солнца, погоды, времени дня?

Чаще всего Дунай голубовато-серый.

Еще вчера он был уверен в своем завтрашнем дне, в светлом и спокойном будущем, в том, что жизнь его так и будет гладкой, размеренной, без всяких опасных поворотов. Это благополучие, которое приходит со зрелостью: небольшие радости и скромные успехи на работе, постепенное продвижение по службе, периодические премии, доброжелательное отношение сослуживцев и уютный дом, где он, окруженный заботой жены, отдыхает, возвращаясь из заграничных командировок, после большого нервного напряжения, бесконечных переговоров и совещаний.

Годы летят: не успеешь оглянуться, и пора уже думать о пенсии, о том, что делать на старости лет, куда себя деть, чем жить…

А он, как и в молодости, все еще ждал от жизни бог весть чего, ему не терпелось дождаться завтрашнего дня, который неожиданно принесет новые радости и надежды.

Правда, порой одолевала усталость, сказывалась постоянная спешка и бесконечная смена впечатлений минувших лет.

Только в последнее время он вдруг начал сознавать, что все далеко не так безоблачно, как казалось, может произойти что-то непредвиденное, обстоятельства могут сложиться иначе, и у него появятся такие трудности, которые осложнят его жизнь, и придется принимать серьезное решение…

Помнится, в ранней юности он мечтал стать музыкантом, играть в оркестре.

Родители внушали ему, что скрипка — его призвание, и он усердно занимался у чудаковатого дирижера местного духового оркестра. А тот не переставал твердить, что при желании он добьется большого успеха, и всюду, где только можно, объявлял, что мальчик очень одарен, у него незаурядные способности.

Однако талант по-настоящему развивается только в сочетании с усердием, настойчивостью, методичностью, а это встречается довольно редко. Способности у него оказались средними, их бы развивать и совершенствовать, а ему не хватало настойчивости и увлеченности. Так что радужные надежды на музыкальную карьеру не сбылись, мечты рассеялись сами по себе и постепенно забылись.

Говорят, что способности есть у каждого второго, только мало кому удается раскрыть их. Но без способностей ни в каком деле не обойтись, ведь талантливый человек всегда берет от жизни больше других, и творческая отдача у него в любом деле больше. И так везде: и в физическом, и в умственном труде, даже в торговле.

Когда-то родители мечтали, что он будет играть в оркестре — там у музыканта надежное будущее. В оркестре всегда спокойнее: если ты вдруг растеряешься, остальные тебя не бросят, поддержат, помогут вовремя вступить. В оркестре каждый растет, совершенствуется и добивается мастерства…

И вот теперь ему казалось, что надо было все-таки стать музыкантом и попытаться сыграть самую трудную партию. Он бы с ней наверняка справился… в хорошем оркестре он бы с этой партией справился…

Сон никак не приходил, несколько раз он уже почти засыпал, но достаточно было самого незначительного шороха или порыва ветра за окном — и смутный рой мыслей возвращался снова.

…Однажды он со своими друзьями был на пригородном стадионе, где проводились мотогонки, гонщики мчались по ровной дороге с бешеной скоростью — интересное, захватывающее зрелище. Но самое удивительное, что, даже перелетев через руль на полном ходу, они тут же поднимались и мчались дальше, как будто ничего не случилось. Тот, что шел первым, почти перед самым финишем не удержал руль и вылетел на обочину, несколько раз на виду у всех перевернулся через голову, но тут же вскочил, сел на мотоцикл, догнал лидеров и едва не завоевал первое место.

Как это им удается? — удивился Бендл. Надо знать, как падать, пояснили ему. Самое главное — уметь падать.

Да, надо прежде всего научиться падать, падать так, чтобы не переломать себе кости, не свернуть шею. Кто умеет падать, тот преодолеет любое препятствие, того не пугают непредвиденные трудности, не страшит завтрашний день.

В любой ситуации существует множество решений, два из них наиболее вероятны, выбирать надо то, которое труднее, которое неприятнее. Да, неприятнее. Чтобы потом не было ненужных разочарований. А преодолеть препятствие — это и значит чего-то добиться… Скажем, сыграть с оркестром самую сложную партию…

Наконец он совсем успокоился. Напряжения прошедшего дня как не бывало, все тревоги показались пустыми, надуманными. Он словно освободился от непонятной тяжести и был рад, что все осталось так, как было.

Что бы обо всем этом сказала тетя Лаура? Упрекнула бы в том, что он вдруг испугался за свое благополучие, привычный уклад жизни и свое будущее…

Тетя Лаура, какая же она оптимистка, до чего любит жизнь, умеет радоваться каждой мелочи, каждой минуте счастья.

Мне нравится заводить новые знакомства, говорит она, интересоваться людьми, принимать участие в их судьбе, вглядываться в них, как в незнакомые бескрайние просторы. Чего мне еще надо? Куда ни приду, везде у меня друзья. Самое интересное в жизни — люди. Что у них на душе, что в них хорошего, что их занимает. Такие ли они на самом деле, как кажутся…

Тетя Лаура открывает сине-голубой зонтик, такой большой, что он заслоняет все свинцовое небо, и под ним становится тепло и уютно, как дома, хочется петь.

Надо не только воспринимать и накапливать информацию, но и уметь жить…

Синий зонтик над головой наполняется ветром, раскачивается и медленно поднимается, тетя идет рядом и напевает прокуренным голосом:

Синее небо с мерцающими звездами качнулось, наклонилось и стало медленно падать вниз, застилая глаза тонкой вуалью и навевая сон.

Едва слышно стучит по стеклу дождь.

По мокрому шоссе свистят покрышки огромных колес, грузовики один за другим, сохраняя дистанцию, уносятся вдаль.

К полудню он добрался до Праги. На знакомой улочке поставил машину и, заперев ее, медленно пошел назад, к высокому серому зданию, ставшему за эти годы его вторым домом.

Переходя улицу, он обратил внимание на то, что снаружи объединение выглядит безжизненно: все окна закрыты, только наверху, в кабинете директора, за распахнутой створкой колышется прозрачная штора.

Внешнее впечатление обманчиво, успокоил он себя. В этом доме жизнь бьет ключом. Ведутся переговоры, дребезжат телефоны, у людей сдают нервы, и никто не хочет, да и не может заниматься делами других…

В главном вестибюле на него пахнуло знакомым острым запахом — то ли горелой резины, то ли натертого линолеума, а скорее всего какого-то дезинфицирующего средства.

Вахтер взглянул на него и широко улыбнулся, ослепительно сверкнув искусственной челюстью.

— Давненько вас не видно, пан Бендл!

— Я был в командировке. Только что приехал — и прямо сюда.

— Далеко ли?

— Да нет… В Будапеште.

Он вошел в лифт и нажал кнопку третьего этажа.

И вдруг на какое-то мгновение ему стало плохо — сжалось сердце, закружилась голова… Видно, устал за долгую дорогу.

Лифт резко дернулся и остановился. Бендл вышел, тщательно закрыл дверки и сразу насторожился: в знакомой атмосфере, в которой он работал изо дня в день, что-то изменилось…

В коридоре было непривычно тихо и безлюдно. Он прислушался.

За стеклянными дверями то там, то здесь раздавались приглушенные голоса, слышалось постукивание пишущих машинок, где-то в конце коридора безнадежно звонил телефон…

Он зашел в секретариат взять почту, но из пяти машинисток застал здесь только одну, пани Соучкову, которую все неизвестно почему звали Аделой.

Адела поливала какие-то пестрые цветы в ящичках за окном, скорее всего бальзамин, они хорошо росли, ведь окна секретариата выходили на солнечную сторону.

Увидев его, она обернулась, держа в руках чайничек, и посмотрела с участием.