По набережной шли люди — и в одиночку, и небольшими группами, большей частью иностранные туристы, они щелкали фотоаппаратами и задумчиво смотрели на завораживающую картину предвечерней Праги.

Бендл попытался представить, какое впечатление производит на иностранцев эта красота, берет ли их за живое. Наверняка она поразит их, запомнится, но никогда не вызовет у них такого волнения, как у человека, который здесь родился и связан с Прагой всю жизнь.

Он стоял на заполненном туристами мостике Новотного и смотрел на неподвижную темную воду, которая, попав в плотину, начинала шуметь и пениться и стремительно неслась куда-то, любовался Сововой мельницей, зеленью старых деревьев у Кампы, и сердце его билось сильнее. Я всегда с удовольствием буду возвращаться сюда, думал он. Уходить не хотелось, и он долго стоял у перил, а группы туристов сменяли одна другую.

Серая дымка, что тянулась от Славянского острова, медленно сгущалась над Влтавой, сливалась с опускающимися сумерками. Где-то вдали легко скользила по водной глади лодка, плавно поднимаясь и опускаясь под мягким туманным покровом.

Вспомнился Будапешт, залитый солнцем, его широкие бульвары и дома, красивые, как театральные декорации…

И он снова мысленно шел с Анико по берегу Дуная, ветер развевал их волосы, покрывал рябью желтовато-серую гладь реки, и Анико вспоминала о Праге, с волнением говорила обо всем, что там полюбила, вспоминала и мостик Новотного, и Карлов мост, и этот неповторимый вид на Влтаву…

Когда Анико приедет в Прагу, они пройдут по всем этим местам, открывая для себя непознанную, загадочную красоту города, обязательно постоят и здесь, над рекой.

Может, он тогда будет вспоминать Будапешт, называть то, что ему так полюбилось, а Анико будет над ним смеяться и непременно скажет: «Зато вы живете в Праге!»

Он не торопясь прошел по Манесову мосту в Кларов, теперь оставалось выйти под Хотковым шоссе прямо на Шпейхар, а оттуда рукой подать до дома.

Все уладится, войдет в свою колею, повторил он уже в который раз. Да, так оно и будет. А Нейтек?

Зачем ломать над этим голову? Рано или поздно они должны столкнуться, этого не избежать. Тем более если оба останутся в объединении и ежедневно будут встречаться.

Надо остерегаться Нейтека, ведь именно он помог отправить директора на пенсию.

«В отношениях, между людьми невозможно избежать конфликтов, — слышался ему вразумляющий голос директора, — но ведь работа и коллектив не должны от этого страдать».

И он опять увидел директора за пустым столом перед горкой яблочной кожуры…

Хотя солнце уже зашло, внизу, на деревянных мостках купальни за парапетом набережной, стояли загорелые люди в плавках. Видимо, в этот душный вечер им не хотелось уходить от освежающей прохлады реки.

Опять вспомнилась мечта об оркестре, где каждый старается играть свою партию так хорошо, как только может, и всех объединяет стремление приблизить человека к человеку, ведь один ты можешь очень мало — собственно, почти ничего. Он хотел играть в оркестре всю жизнь и изо дня в день шлифовать свое мастерство, вносить свою лепту в общее дело и готовиться к серьезным выступлениям, на которых музыканты показали бы друг другу и всем остальным, на что они способны…

Градчаны, словно корабль, неожиданно быстро приблизились с левой стороны, теперь они казались еще величественнее, еще выше в мягком, жемчужно-голубом свете наступившего вечера.

…А тетя Лаура будет смеяться и глухим, хриплым от сигарет голосом повторять одну из своих излюбленных житейских мудростей:

«Никогда не бывает так хорошо, чтобы не могло быть еще лучше».

И оба они будут смеяться по любому поводу — достаточно одному начать, и смеху не будет конца.

Хорошо жить на свете, когда есть тетя Лаура.

Мягкие очертания города медленно исчезали, сливаясь с серым речным туманом, сумерки тихо опускались на Прагу.

Завтра будет прекрасный день.

VIOLA

Praha, 1978

Перевод Т. Мироновой

Редактор Л. Новогрудская

© Josef Kadlec, 1978

© Перевод на русский язык «Новый мир», 1979

Окраина нашего города выглядела в те времена заброшенной и неприглядной: редкие домишки вдоль шоссе, несколько сколоченных из чего попало развалюх, рядом жались друг к другу буйно заросшие грядки крохотных огородиков, все в сорняках строительные площадки, наметки будущих улиц, уходящие в поля, — все это напоминало растрепанный край грубого холста.

По одну сторону улицы, где мы тогда жили, стояло несколько одноэтажных домишек, по другую, к темной полоске леса у горизонта тянулись отлогими склонами поля и луга. От нашего дома в поле убегала глинистая проселочная дорога, во время дождей она превращалась в сплошное грязное месиво, а то и в мутный поток, несущий избыток воды с поля прямо на улицу. Когда-то эта дорога связывала город со старым стекольным заводом у леса, но в начале тридцатых годов завод закрыли из-за недостатка работы, и с тех пор дорогой почти никто не пользовался, только местные крестьяне ездили по ней в поле; дорога не очищалась, зарастала сорняками, покрывалась рытвинами и ухабами.

Еще немного, и дорога, вероятно, слилась бы с полем, от нее осталась бы лишь росшая по обочинам полоса колючего терна и шиповника, где гнездились стайки певчих птиц. Но вот в тысяча девятьсот сорок первом году произошло событие, доставившее много хлопот жителям нашего предместья.

В один прекрасный весенний день на дороге появились двое черноволосых мужчин с лопатами. Они рьяно принялись заравнивать ухабы, засыпать выбоины камнями, скопившимися на межах — их туда по весне складывали крестьяне, обрабатывая свои поля.

Предместье с удивлением следило за действиями незнакомцев: никто в толк не мог взять, зачем они это делают и кому понадобилось расчищать никому не нужную дорогу. Поговаривали, будто городские власти выделили какую-то сумму на ремонтные работы, вот они и подрядили тех двоих на временную работу, только почему пригласили чужаков, да еще такого угрюмого вида, лучше б дали подработать местным. Пошли слухи, что вот-вот снова откроют и стеклодувку, передавали, что кто-то видел, как эти двое поднимают забор вокруг завода и штукатурят облупившиеся стены бывшей конторы.

Как-то раз, когда чужаки стали засыпать колею неподалеку от нашей улицы щебенкой, которую возили на тачке, наш сосед, прозванный Хромым из-за того, что он немного прихрамывал на правую ногу, не совладав о обуревающим его любопытством, проковылял к ним и спросил напрямик, что тут происходит и кто поручил им эту работу.

Они ответили ему, что ничего особенного не происходит и что никто им этой работы не поручал, а просто они арендовали старую стеклодувку у леса и, так как дорога эта ведет именно туда, им первым делом теперь надо привести в порядок дорогу.

Объяснение вполне разумное и вроде бы не дававшее никаких оснований для беспокойства, если б любопытный Хромой не узнал в одном из чужаков своего бывшего однокашника, который жил когда-то в нашем предместье. Он слыл скандалистом и забиякой, был груб и жесток, числились за ним и стычки с полицией. Поговаривали, что он даже сидел в тюрьме за драки.

Тогда все называли его не иначе как Зубодер; собственно, у нас в предместье его только так и звали; возможно, его настоящее имя уже забылось. И теперь, когда Хромой признал его, наши перепугались, решив, что такое соседство ничего хорошего не сулит. Зубодером его прозвали потому, что он носил в кармашке жилета свинцовый кастет, который в драках надевал на пальцы левой руки, и точным ударом мог лишить противника нескольких передних зубов разом.