Он вспомнил, что сразу же, как пришла, еще до начала переговоров, она между прочим сказала, что позвонит ему или оставит в гостинице записку, но он тогда не обратил на это внимания и ни о чем не спросил. Он не предполагал, да и не мог предполагать, что она готова посвятить ему и часть своего свободного времени.

Они шли вместе по широкой улице, но на таком расстоянии, что если один из них уступал дорогу встречному пешеходу, то другой уже с трудом отыскивал его в густом потоке людей.

Разноцветные неоновые огни искрились на фоне вечернего неба.

— Положение казалось уже критическим, но тут появились вы, — улыбаясь, сказал Бендл и красочно обрисовал, какое у всех было настроение перед ее приходом.

— Не может быть… — Она сделала вид, что удивлена. — Конечно, я опоздала.

— Вы появились в тот самый момент, когда больше всего были нужны, — старался польстить ей Бендл. — И были просто восхитительны!

Она рассказывала ему о себе: как изучала чешский язык в Карловом университете, в каком районе жила в Праге, в какие библиотеки, театры, танцевальные залы ходила. Иногда она просто изумляла его неожиданными вопросами о каких-то незначительных подробностях, вроде того, как сейчас выглядит Мальтезианская площадь и не бывал ли он последнее время в кабачке «У Шутеров». И все это как бы мимоходом, среди густой толпы, которая поминутно то уносила ее, то возвращала обратно.

Он и не заметил, как они очутились перед театром.

Вход окутывала пелена света, фонари утопали в жемчужной мгле сумерек. Одна за другой подъезжали машины, со всех сторон спешили зрители, боясь опоздать к началу спектакля, а театр радушно раскрывал свои двери.

Опера была веселая, местами просто озорная, с полусказочным сюжетом. Актеры в национальных костюмах исполняли неизменный чардаш. Картина следовала за картиной, декорации менялись на глазах у зрителей, и все шло ритмично, согласованно, рождая душевное спокойствие, как в приятном сне.

В зале не было ни одного свободного места, а прямо посреди действия иногда раздавались аплодисменты и взрывы смеха.

В антракте все прогуливались в просторном фойе, большая часть публики была в вечерних туалетах: у мужчин белые воротнички и неизменные черные бабочки, у женщин нарядные прически, словно в этот вечер они, как всегда, были в парадном виде и в наилучшем настроении.

Только его спутница в своем будничном, чуть ли не школьном платьице, с наспех причесанными короткими волосами выглядела на этом фоне несколько бедно и скромно.

Он осторожно рассматривал ее. Она казалась спокойной, уверенной в себе, ему нравился гордый выпуклый лоб, живые блестящие глаза, правильные тонкие черты небольшого лица. Восхищала манера держаться — как подобает искушенному гиду, иногда, правда, чересчур профессионально сдержанная, но, к счастью, поминутно приходившая в противоречие с молодой пылкостью.

Он старался быть внимательным, давал понять, как рад, что она рядом с ним. Повел ее в буфет, предложил выпить чашечку кофе, они сели за низкий столик и, оказавшись друг против друга, невольно оба заулыбались.

Нащупав в кармане сложенный листок, он рассеянно повертел его и наконец припомнил:

— Вы подписались весьма загадочно… Что означает это ваше «А.»?

Она сразу догадалась, о чем речь, лукаво усмехнулась и, как бы извиняясь, ответила:

— Это я по привычке… Меня зовут А́нико.

— Странное имя! По-чешски, наверное, Анна? Или Анежка… Или Андела?

— Да нет, — засмеялась она. — Наверно, скорее всего Анна. Но Анико — это просто Анико…

Антракт был короткий, по крайней мере им так показалось.

Сидели они на балконе и следили сверху за цветными конусами света, в которых двигались по сцене актеры. Когда содержание оперы было недостаточно понятно, Анико шепотом объясняла. Но, разумеется, когда это было на самом деле необходимо. И в густом полумраке зала он встречал взгляд сияющих глаз, наклонялся и слушал, что она шептала, и сияние глаз обжигало его, ведь она была так близко…

Между тем на залитой красным светом сцене, словно в отблеске зарева, Янош Хари беззаботно распевал о том, какой прекрасной может стать жизнь, если только человек сам того захочет, сколько всюду веселья и забав, сколько радости и любви. Янош Хари смеялся и веселился, пел и танцевал, высоко подпрыгивая, его мягкие сапожки мелькали по сцене. Своим настроением он заразил и зрительный зал, все смеялись вместе с ним, восторженно аплодировали и, будь возможность, наверное, танцевали бы вместе с ним, а может, и запели бы… Наконец его бодрый, сильный голос отзвучал, взлетел под самый купол и рассеялся там. Оркестранты внизу уже складывали свои инструменты, сцену медленно закрывал золотисто-желтый занавес, зажглись огни. Но зрители продолжали бушевать. Янош Хари в форме простого солдата низко кланялся перед опущенным занавесом.

— Я вам очень признателен, — несколько сдержанно поблагодарил Бендл, когда после окончания спектакля они вышли из театра. — Действительно было чудесно.

— Да? — отозвалась Анико. — А я-то боялась, что вам не понравится.

— Странного вы были обо мне мнения…

— Я вас совсем не знала.

— А теперь знаете?

— Немножко знаю.

— Мне так неловко, я отнял у вас массу времени, — продолжал он. — Собственно говоря, сегодня весь день и весь вечер вы посвятили мне.

— Ну что вы, ничего особенного. Я очень рада, что вы довольны.

— Но ведь у вас свои интересы… свои знакомые…

— Конечно. Только это вовсе не значит, что я не могу пойти в театр.

— Вы бы наверняка нашли и более приятные развлечения…

— Это не развлечение, это работа.

— Ах, вот оно что, — сказал Бендл.

Какое-то время они шли молча.

На улице было все так же оживленно, как и до начала спектакля. Только неона, казалось, стало больше: вывески и указатели светили отовсюду и лезли прямо в глаза.

— Здесь вы перейдете улицу, а направо, совсем рядом, ваша гостиница, — вдруг остановившись, сказала она и подала ему руку. — А мне на трамвай.

— Я подожду вместе с вами.

— Зачем, не стоит…

— Мне все равно некуда спешить.

Напротив, на другой стороне улицы, светились широкие окна большого кафе, оттуда доносилась приглушенная музыка, видны были посетители у стойки бара. Временами музыка вырывалась из дверей и тут же тонула в уличном шуме.

— Жаль, что вы спешите, — как-то неуверенно проговорил он.

— Почему?

— Да-так… Можно было бы посидеть в кафе.

— В другой раз, — просто ответила она. — Наверняка такая возможность еще представится.

И вскочила в дребезжащий трамвай, который сразу же тронулся. Бендл еще увидел ее на площадке вагона, и ему показалось, что она помахала рукой.

Он сидел в кафе гостиницы за круглым столиком на двоих, пил лимонный сок, в котором плавали маленькие кусочки льда, и скучал. Спать не хотелось, усталости он не чувствовал — поболтать бы, да не с кем. В переполненном зале с обитыми плюшем креслами и диванчиками, с большими зеркалами на стенах каждый развлекался на свой вкус — в компании или вдвоем.

Стоило ему повнимательнее вглядеться в кого-нибудь из посетителей, как тут же начинало казаться, что все они — актеры на сцене и каждый старается как можно лучше сыграть порученную ему роль. Даже освещение было по-театральному приглушенным.

Большинство мужчин с напомаженными волосами, у всех черные брови, тонкие усики, выбритые до синевы гладкие лица, белоснежные воротнички и манжеты. Женщины нежные, романтичные, с печальными улыбками, утомленные бессонными ночами, оставившими у них под глазами темно-серые тени.

От нечего делать он принялся разглядывать, какая из этих женщин могла бы ему понравиться, но ничего достойного внимания для себя не находил. Все они напоминали ему отблески ночных огней на Дунае, что тускнеют под утро, исчезая с ранним рассветом.

А может, это казалось только, потому, что он не понимал их речи, то струившейся ручейком, то вдруг стремительно обрушивавшейся водопадом, то звучавшей как шум ночной улицы, ворвавшийся в открытые окна, — ведь он воспринимал лишь выразительные жесты, ничего другого, кроме этих жестов, самоуверенных, прочно усвоенных, говорящих о превосходстве, искушенности в жизни. Ему казалось, что все они заняты только собой, любуются своим умением удобно развалиться в кресле и каждое слово сопровождать движением руки, бровей, рта, наклоном головы или умиленным взглядом. А он сидел здесь между ними одинокий, неуверенный, разглядывая людей, пока не убедился, что все они спокойно проводят вечер и никого абсолютно не волнует его присутствие. Он был для них всего лишь посетитель, в силу каких-то обстоятельств обосновавшийся за этим столиком.