Когда Бендл вспоминал его породистое, но какое-то помятое лицо и сонный, покорный, беззащитный взгляд голубых, как незабудки, глаз, он понимал, что этот тип сидит у него в печенках, что он просто терпеть его не может, ненавидит. Последнее время он избегал встреч с Нейтеком, ему были противны эти сладкие и пустопорожние разговорчики обо всем и ни о чем.
Ненависть зашла так далеко, что Бендл начал упрекать себя в том, что несправедлив к Нейтеку, зря осуждает его, может, даже завидует его личному обаянию. Вообще, уговаривал он себя, надо быть более снисходительным, более терпимым, а не так вот сразу, без всякой причины, ощетиниться и возненавидеть человека.
Они были знакомы уже лет пятнадцать, а то и больше и кое-что знали друг о друге.
Поэтому он воспринял как иронию судьбы, когда примерно год назад их директор, который, разумеется, не мог ничего знать, привел нового сотрудника — Нейтека — и представил его Бендлу.
Оба слегка смутились, подали друг другу руки, но не решились произнести ни слова. Только через несколько минут, когда пришел еще кто-то, Нейтек собрался с духом и обратился к Бендлу:
— Потом загляни ко мне, поговорим…
— Так вы знакомы? — удивился директор.
— Немного, — ухмыльнулся Нейтек и добавил чуть ли не таинственно: — У нас ведь одна специальность…
И когда на следующий день они неожиданно столкнулись в коридоре, Нейтек произнес в своей вкрадчиво-льстивой манере:
— Я же пришел сюда работать, потому что ты здесь и, значит, есть на кого опереться…
Само собой разумеется, это были пустые слова — он ведь всегда старался завоевать чью-нибудь благосклонность, приспособиться к обстоятельствам, втереться, примазаться — и врал, даже не краснея.
Крепко держа его за руку чуть выше локтя, Нейтек прошел с ним по коридору несколько шагов и настойчиво прошептал ему на ухо:
— А что здесь за женщины? Ты ведь разбираешься в этом.
— Я? — удивился Бендл. — Я — вряд ли… если тебя это так интересует, женщины здесь как и везде, одни более красивы, другие менее…
— Это само собой, — лукаво и вкрадчиво перебил Нейтек, — но меня интересуешь ты, как они к тебе относятся?
— Об этом ты можешь сам их спросить. — Бендл спокойно оборвал его попытку перейти на дружеский, доверительный тон.
Он вдруг вспомнил, как однажды, еще много лет назад, встретил Нейтека на Вацлавской площади и почти не узнал его: он был плохо одет, весь какой-то помятый, неопрятный, в расстегнутом пиджаке — погода, правда, стояла теплая, — а «пивное» брюшко нависало над поясом. Он как-то совсем опустился и одряхлел за то время, что они не виделись.
— Что с тобой? — сочувственно спросил Бендл. — Выглядишь таким усталым… ты не болен?
— С чего ты взял, я чувствую себя отлично, лучше, чем когда-либо.
Только позднее от кого-то Бендл узнал, что именно в это время у Нейтека произошла размолвка в семье, будто бы даже от него ушла жена, и он запил.
Впрочем, выпить он любил всегда.
Если говорить о женщинах — он пользовался незаслуженно большим успехом. То ли на них производила впечатление благородная седина на висках, то ли кроткий взгляд поразительно голубых глаз, то ли он умел вскружить голову своей вкрадчивой болтовней…
О нем рассказывали много занятных историй, порой выдуманных, порой нет, будто он заводил интрижки то с одной, то с другой, а где-то на международной ярмарке обольстил жену одного крупного деятеля. Злые языки обо всем этом с удовольствием судачили, но никто его нисколько не осуждал.
Даже за тот случай в архиве.
Возможно, это было просто стечение обстоятельств, но тогда, более десяти лет назад, Бендлу впервые стало ясно, кто такой Нейтек и что скрывается за его добродушной внешностью и изысканно вежливыми манерами.
Волею судеб оба они оказались сотрудниками экспортной организации; разумеется, каждый работал на своем участке, но они постоянно сталкивались и знали друг о друге все.
Там же, в архиве, служила одна бледная, малокровная девица, ничем не привлекательная, так, ничего особенного. Только глаза у нее были сияющие, зелено-голубые, и она всегда так пристально смотрела на людей, словно ждала спасенья от чего-то.
Все любили ее за внимательное отношение, за желание всегда пойти навстречу, помочь людям, за ее мягкий и ласковый характер, а больше всего, по-видимому, за то, что без нее было не обойтись — она постоянно разыскивала кому-нибудь тот или иной протокол, приложения, примечания, которые были упущены или потеряны. В архиве она поддерживала образцовый порядок, скрупулезно вела записи о затребованных документах, без расписки не выдавала ни одной бумажки. Никому.
За исключением Нейтека.
Все знали, что время от времени он заходит к ней, прислоняется к шаткой конторке и ведет долгие, какие умеет только он, бесконечные, разговоры. Это, по-видимому, ей нравилось, по крайней мере она охотно слушала его и искренне вместе с ним смеялась.
Никто не предполагал, да и не мог предположить, что между ними возникнут близкие отношения, что она к нему неравнодушна, но она вдруг при всех начала им восхищаться, сама искала с ним встречи.
Он ходил к ней до тех пор, пока все это не кончилось попыткой самоубийства. Она будто бы проглотила несколько пачек снотворного и в тяжелом состоянии была отправлена в больницу. В архив она больше не вернулась.
В списке выданных документов не хватало около двенадцати бумаг, большей частью с грифом «секретно», которые она, очевидно, выдала Нейтеку — все были твердо уверены, что именно ему, — и без расписки, под честное слово.
Он, видно, куда-то их засунул и потерял, ведь ни для кого не секрет, что он лентяй, работает медленно, ничем себя не обременяет, ни над чем не ломает голову…
А девушка, может быть, из-за несчастной любви, а может, из-за пропавших документов или из-за всего этого вместе чуть не лишила себя жизни.
В какой мере Нейтек был за это в ответе, какова была его вина, одному богу известно… Все осталось по-прежнему, словно этого происшествия и не было, словно ничего не случилось. Нейтек при любых обстоятельствах умел сохранить хорошее настроение. Как и раньше, он улыбался людям, прикидывался милым, задушевным человеком, со всеми был в добрых отношениях.
Об этой истории знали все, но никто не придавал ей большого значения, ведь у каждого есть на совести какой-нибудь грешок, какое же мы имеем право упрекать других.
Бендл давно уже чувствовал, что их разделяет что-то невысказанное, оно и настораживает и восстанавливает его против Нейтека. Когда бы они ни встретились, в нем просыпалось непонятное внутреннее беспокойство, сперва едва заметное, трудно объяснимое, может быть, и ни на чем не основанное, но постепенно выраставшее до непомерных размеров.
Напрасно Бендл старался вспомнить, когда и при каких обстоятельствах возникла между ними эта натянутость, случалось ли им поссориться или сказать друг другу обидное слово. Но ничего такого не приходило на память.
За все время знакомства — а знакомы они были немало лет — ничего заслуживающего внимания, ничего особенного не произошло.
Ведь сразу, при первой же встрече — он уже и не помнил, когда и где это было, — Нейтек и его покорил своей учтивой, деликатной манерой вести себя, умением слушать и понимать собеседника. Все его ценили, восхищались им, с удовольствием проводили с ним время. И когда Нейтек говорил, все молчали, никто не отваживался помешать, перебить его.
Отношение к нему окружающих имело, по-видимому, влияние и на Бендла, и первое время он тоже подпал под его обаяние и восхищался им.
Бендлу вспомнилось, как в те годы, когда они еще только познакомились, Нейтек с увлечением рассказывал невероятные истории, в которых он сам обычно играл главную, по меньшей мере героическую роль, в то время как остальные выглядели недоучками, подхалимами, тупицами. Особенно он любил рассказывать явно неправдоподобную историю о том, как однажды в сочельник спас жизнь своему приятелю, когда они решили сократить путь и пройти через железнодорожный туннель, но в середине туннеля их настиг поезд — они-то думали, что он уже давно прошел. Туннель был якобы узким, рядом с колеей тянулась только тропинка и канавка с водой, и когда поезд приблизился, у приятеля от шума и рева гудка сдали нервы, он вдруг в панике побежал по колее, спотыкаясь о шпалы и щебень, — а огни паровоза уже освещали ему спину. Нейтек бросился вдогонку, схватил его за руку, и они плюхнулись в воду, в канавку, а в этот момент с оглушительным грохотом над ними промчался поезд.