- Проще всего было бы нам остаться добрыми друзьями, - живо предложил он.

- Итак, если я ваш добрый друг: как у вас с финансами? Я не имею права оставить вас на произвол судьбы. Вы были заведующим отделом рекламы в агентстве, которое вряд ли будет существовать впредь.

Он поспешил отклонить всякую заботу.

Но она:

- Мне вы ничего нового не скажете о том, как гнусна жизнь. В свое время вы всем пожертвовали для меня.

Он возразил, что то было другое дело.

- А кроме того, вы отец моего ребенка.

За это он категорически не примет платы.

- Но вы меня оградили от нелепого скандала.

В ответ он засмеялся, и она вместе с ним. Это как будто разрядило атмосферу, и она дала волю слезам. Когда она встала, он поднялся вслед за ней. Они прошлись еще раз по комнате; ребенок стоял и злыми глазами следил за каждым их шагом. Терра держал ее под руку. Лили снова касалась его бедром; ее щека нежно льнула к его плечу, он чувствовал ее дыхание.

- Мне кажется, случилось не такое уж большое несчастье, - сказал он резким тоном.

- Ах, милый друг, вы еще не понимаете, что случилось. - Всхлипывая: Господин фон Толлебен ускользнет теперь из моих рук.

- Этот Бисмарк? Да пусть его! Он в долгу как в шелку.

- Но его положение! Реклама! Клаудиус, помогите мне.

- Он же не человек, а недоразумение, - рассуждал Терра. - У него нет темперамента. Что привязывало его к вам, мой друг? Высочайшая опера. Следовательно, нужно, чтобы этот шедевр был в вашем распоряжении. После смерти директора опера перешла к вам. Или, еще лучше, покойный хотел унести ее с собой в могилу и бросил в огонь. Вы с опасностью для своих прекрасных рук выхватили ее из пламени.

- Какое пылкое воображение! - сказала женщина с той стороны и обняла его.

- Если и после этого он не будет раболепствовать перед вами, то я готов стать вашим рабом.

- Но вы как-нибудь натолкните его на это.

- Возможность, пожалуй, представится, - сказал он и поджал губы. Он вспомнил о графине и тут же осознал, что ни разу не подумал сегодня о ней, о той, ради кого он вынес столь богатый событиями день. Она отдалилась от него за этот один день так, словно их прошло не меньше ста. Рядом с ним стояла женщина с той стороны и выжидательно смотрела на него. В это время к ним подбежал ребенок и первый раз прижался к его колену. В приливе еще не изведанного чувства Терра сел, чтобы приласкать ребенка, а кроме того, у него ослабели ноги.

- Вы, вероятно, прервали учение, но, конечно, не забросили совсем? спросила Лили. - Это было бы недостойно вас. Тот, кто поддержит вас, пока вы не закончите образования, отнюдь не прогадает. Скажем, вот я... Как знать? заключила она мечтательно, положив руку ему на плечо.

Он понял: "Может быть, вы женитесь на мне, скоро я приду и к этому, и сделаете карьеру при помощи моих сбережений и связей". Ему предлагалась комбинация, которая оскорбляла буржуазные приличия и была сама по себе унизительна. Ни под каким видом нельзя соглашаться - и все же это предрешено судьбой, приведшей его сюда. "Иди на унижение! Дерзай ради меня!" - твердила его судьба. Рука женщины с той стороны все еще покоилась на его плече. Он схватил эту руку, приблизил к ней лицо и вдруг в необузданном порыве прижал ее сначала к своему влажному лбу, а потом к скорбным губам.

Куршмид и писатель Гуммель все еще стояли в подъезде.

- Какие здесь разыгрались потрясающие сцены! - сказал поэт. Социальный вопрос - самая благодарная из тем.

- Хорошо, что хоть вы не потерпели ущерба, - заметил Терра. Это относилось, правда, только к моральной стороне дела. Как Гуммель, так и Куршмид предвидели, что на заседании общества "Всемирный переворот", куда они направлялись, начнется форменная паника. Они пригласили Терра пойти с ними. Ему было не по себе, - ведь он немало содействовал катастрофе. Но Куршмид представил Гуммелю Терра как слушателя, способного оценить ту драму, которую Гуммель собирается прочесть нынче вечером членам правления "Всемирный переворот". В толпе Куршмиду и Терра удалось отстать на несколько шагов от Гуммеля.

- Вы сегодня здорово похозяйничали, - сказал Куршмид чуть не с благоговением. - Директор будет не единственной жертвой.

- Меня самого как обухом по голове ударило, - сознался Терра.

- Умоляю вас, со мной не нужно маски! Ваша неутолимая потребность в нравственном совершенстве создает катастрофы, куда только ни ступит ваша нога. Но если бы это сразило даже меня самого, я все же предан вам до конца! - с пылким рукопожатием заключил Куршмид.

Общество "Всемирный переворот" заседало в "Асканийском подворье". В большом неуютном помещении за длинным трактирным столом собралась полностью вся корпорация модернистов, мужчин в возрасте до сорока лет. Более пожилые были адвокаты, их положительный ум служил поправкой к отвлеченным дерзаниям литературных схимников. Увы, и они доверились "Главному агентству по устройству жизни" и были жестоко обмануты. Теперь, правда, они заявляли, что никогда не верили в этот вздор и только уступали пристрастию своих более наивных собратьев к социальным веяниям.

- Что может быть общего у Грюнфельда с веяниями? - заметил кто-то, указывая на человека, сидевшего напротив Терра и явно страдавшего желудком. Слова здесь были такие же острые, как и умы. Требования предъявлялись высокие: находчивость, смелость, ультрасовременные взгляды в области искусства и социальные убеждения. За сарказмом выражений чувствовалось твердое верование - у одних искреннее, у других наигранное, но оно чувствовалось повсюду, в каждом разговоре: скоро предстоит ни больше ни меньше как решение социальной проблемы. В связи с этим наступала эра нового духа, так что обществу "Всемирный переворот" открывалась широкая дорога; но пока что оно устраивало спектакли в отдаленных пригородных театрах, для чего требовались средства - во имя настоящего и будущего блага.

- Я прямо потрясен: здесь обсуждаются революционные мероприятия, простодушным тоном сказал Терра господину, сидевшему напротив.

- Сколько времени вы в Берлине? - спросил господин Грюнфельд.

- Один день, - сознался Терра.