— Как это произошло?

— Он отравился грибами — одним из своих любимых лакомств. Впоследствии Секст очень подробно описывал мне, как все произошло: как его сын повалился на пол, и его начало рвать светлой желчью. Секст залез ему в глотку, думая, что сын подавился. Горло мальчика горело огнем. Когда он вытащил пальцы, они были в крови. Гая снова вырвало — на этот раз густой и черной желчью. Он умер через несколько минут. Бессмысленная, страшная смерть. Дорогой Секст после этого и не стал прежним.

— Ты говоришь, Гаю было девятнадцать или двадцать, но я думал, что его отец овдовел. Когда умерла мать мальчика?

— О, конечно, ты этого не знаешь. Она умерла при родах. Думаю, то была одна из причин, почему Секст так любил мальчика. Секст видел в Гае ее прощальный дар.

— Два сына: получается, между ними была двадцатилетняя разница. Они сыновья одной матери?

— Нет. Разве я еще не объяснила? Гай и молодой Секст были сводными братьями. Первая жена умерла от какой-то болезни много лет назад, — Цецилия пожала плечами. — Возможно, это еще одна причина, по которой мальчики никогда не были близки.

— Понимаю. А когда Гай умер, это не сблизило Секста Росция с его старшим сыном?

Цецилия с грустью отвела глаза:

— Нет. Боюсь, все было совсем наоборот. Горе порой только углубляет старые семейные раны. Иногда отец любит одного сына больше другого: что с этим поделаешь? Когда умер Гай, Секст во всем винил его старшего брата. Конечно, это был несчастный случай, но измученный скорбью старик редко находит в себе силы винить богов. Он вернулся в Рим и принялся прожигать свою жизнь — и свое состояние. Однажды он сказал мне, что теперь, когда Гая больше нет, ему некому оставить наследство, и поэтому он решил перед смертью истратить все. Жестокие слова, я знаю. Пока Секст-сын управлял поместьями, Секст-отец в ослеплении проматывал все, что мог. Можете себе представить, как были ожесточены они оба.

— Достаточно ожесточены, чтобы один из них пошел на убийство?

Цецилия устало пожала плечами. Бодрость покинула ее. Хна и румяна поблекли, под ними проступили старческие морщины.

— Я не знаю. Было бы почти невыносимо думать, что Секста Росция убил его же сын.

— В ту ночь прошлым сентябрем — в Иды, не так ли? — Секст Росций ужинал здесь перед смертью?

— Да.

— А когда он от тебя ушел?

— Помню, он ушел рано. Вообще-то он привык засиживаться у меня допоздна, но в тот вечер он ушел перед последним блюдом. С наступления темноты прошло не больше часа.

— И тебе известно, куда он направлялся?

— Домой, я предполагаю… — Ее голос неестественно пресекся. Цецилии Метелле, прожившей столько лет в одиночестве, недоставало одного искусства, каким владеют все римские жены. Она не умела лгать.

Я прокашлялся.

— Возможно, уходя той ночью, Секст Росций шел не домой. Поэтому, наверное, он и ушел так рано. Свидание? Записка?

— Ах да, действительно, — Цецилия наморщила лоб. — Мне кажется, приходил вестник. Да-да, самый обыкновенный вестник, каких можно нанять прямо на улице. Он обратился к слугам. Ахавзар нашел меня и объяснил, что за кухней ждет человек с запиской для Секста Росция. Тем вечером у меня были гости; в комнате нас было шесть или восемь человек, и мы еще не покончили с ужином. Секст расслабился, почти задремал. Ахавзар что-то прошептал ему на ухо. Секст явно озадачился, но тут же поднялся и вышел, даже не спросив моего позволения.

— Не буду строить догадок, но так или иначе тебе удалось узнать содержание записки?

Цицерон едва слышно простонал. Цецилия приняла надменный вид, на ее щеки вернулся естественный цвет:

— Молодой человек, Секст Росций и я были очень старыми, очень добрыми друзьями.

— Я понимаю, Цецилия Метелла.

— Понимаешь? Старику нужен кто-нибудь, кто следил бы за его интересами и проявлял бы любопытство, когда поздно вечером его приходят тревожить странные вестники. Конечно, я пошла следом. И я слышала.

— Ясно. Тогда ты можешь сказать, кто этого вестника прислал.

— Вот его точные слова: «Елена просит тебя немедленно прийти в Лебединый Дом. Это очень важно». И затем он показал Сексту знак.

— Какой знак?

— Колечко.

— Колечко?

— Женское колечко — маленькое, серебряное, простое. Такое колечко может подарить любовнице бедняк; такую безделку человек состоятельный может подарить…

— Понимаю.

— Ты уверен? После смерти Гая Секст стал тратить много времени и денег в местах такого рода. Разумеется, я говорю о публичных домах. Да, в его возрасте это выглядело жалким. Но ведь это все из-за Гая. Словно в нем вспыхнуло внезапное всепоглощающее желание породить другого сына. Нелепица, конечно, но иногда человеку приходится склониться перед природой. Таинственны пути исцеления.

Мы сидели в молчании.

— Думаю, ты мудрая женщина, Цецилия Метелла. Ты знаешь еще что-нибудь об этой Елене?

— Нет.

— А о Лебедином Доме?

— Ничего кроме того, что он находится по соседству с Паллацинскими банями неподалеку от дома Секста, который расположен у цирка Фламиния. Ведь не стал бы он посещать какое-нибудь безвкусное заведеньице в Субуре?

Цицерон прочистил горло.

— Думаю, Гордиану пора повидаться с Секстом Росцием-младшим.

— Еще несколько вопросов, — сказал я. — Секст Росций тут же ушел?

— Да.

— Но не один?

— Нет, он вышел с двумя рабами, которые его сопровождали. Со своими любимцами. Секст всегда приводил их с собой.

— Ты случайно не помнишь их имен?

— Конечно, помню: они были вхожи в дом много лет. Хрест и Феликс. Очень верные. Секст полностью им доверял.

— Они годились в телохранители?

— Полагаю, они могли носить с собой какие-нибудь ножи. Но телосложение их было не гладиаторским, если ты имеешь в виду это. Нет, их главной заботой было нести светильники и проводить хозяина до кровати. Не думаю, что от них было бы много проку в схватке с бандой вооруженных разбойников.

— А их хозяин нуждался в том, чтобы его довели до кровати или чтобы ему помогали идти?

— Ты спрашиваешь, был ли он пьян? — Цецилия с любовью улыбнулась. — Секст был не таким человеком, чтобы отказывать себе в удовольствиях.

— Полагаю, на нем была хорошая тога.

— Лучшая из его тог.

— А он носил драгоценности?

— Секст не был скромником. По-моему, на нем было золото.

Я покачал головой. Какая дерзость! Старик, почти без охраны, бредет по улицам Рима после наступления темноты; он пьян и выставляет напоказ свое богатство, отвечая на таинственный зов какой-то шлюхи. В сентябрьские Иды счастье окончательно отвернулось от Секста Росция, но кто был орудием Судьбы и с какой целью?

Секст Росций и его семья размещались в дальнем крыле большого дома Цецилии. Евнух Ахавзар провел нас туда лабиринтом суживающихся и все более невзрачных коридоров. Наконец мы оказались в той части дома, где фрески на стенах отчаянно нуждались в подновлении, а затем и вовсе пропали, вытесненные заурядной штукатуркой, во многих местах отсыревшей и осыпающейся. Плитка под ногами была неровной и покрытой трещинами с дырами в мужской кулак величиной. Мы далеко отошли от чопорного сада и уютной столовой, где принимала нас Цецилия, миновали кухни и удалились даже от комнат прислуги. Пахло здесь не запеченной уткой и вареной рыбой, а чем-то куда менее приятным. Где-то поблизости находились уборные.

Как и подобает истинной римской патронессе старинной закалки, Цецилия, казалось, с готовностью взяла на себя эту обузу и даже не побоялась скандала, чтобы защитить друга семьи, но было очевидно, что она не хотела держать Секста Росция-младшего рядом с собой или портить его роскошью. Я начинал задумываться, а была ли Цецилия так уж убеждена в невиновности человека, которому она предоставила столь жалкое убежище.

— И давно Росций живет под кровом Метеллы? — спросил я Цицерона.

— Точно не знаю. Руф?