— Я не понимаю вас, товарищ полковник.

— Не рано ли вам дали полк? А?

Жаров вспыхнул.

— Да вы раньше времени не волнуйтесь, — снисходительно усмехнулся Забруцкий. — Я не собираюсь добиваться вашего отстранения. Но соперников у вас немало. А дела в полку в самом деле неважные. С «языками» сколько возились?

— Возились, но взяли трижды, раз за разом.

— Пока не вмешался Виногоров.

— На всем рубеже дивизии не было «языка».

— Проходов все нет!.. — продолжал полковник.

— Мы не сидим сложа руки, ищем.

— Дисциплины нет!.. Ваш любимчик Думбадзе дни и ночи проводит у Высоцкой. Говорят, и вы бываете там?

— Это ложь, товарищ полковник.

— Правду говорят, что вы всех поедом заели?

— На требовательность жалуются лишь разгильдяи, — не сдержался Жаров.

— Отрицать легче всего, разберитесь, сделайте выводы.

Забруцкий уехал, Жаров раздосадованно шагал из угла в угол. Ничего толком полковник не видел, и все плохо. Уж он теперь распишет Виногорову. Андрей позвонил Березину и попросил его сейчас же зайти в штаб.

Выслушав Жарова, Григорий покачал головой. Многое из упреков — ерунда. Никаких сплетен нет и не было. А вот о проходах надо подумать. Задача очень важная — сесть на коммуникации противника. Надеяться на случай нельзя. Нужно добиваться разрешения на серьезную разведку боем. Пробьем брешь — протолкнем и разведчиков. Надо готовить план. Доложим и Виногорову, и начподиву. Они поддержат.

— И тем не менее, — подытожил Березин, — о всем, сказанном Забруцким, следует подумать, отмахиваться от этого нельзя.

Только ушел Березин, как из дивизии позвонил Забруцкий. Голос взвинченный, накаленный.

— На пути от вас меня обстреляли, побили стекла в машине.

— Как обстреляли, кто?

— У вас орудуют диверсанты. Фашисты вот нашли проходы, а вы все болтаете! — возмущался Забруцкий. — Мне повстречались ваши разведчики, из штаба дивизии возвращались, они преследуют диверсантов...

Думбазде подавленно умолк: Вера опять сказала ему свое «нет». Что ж, отступиться? Навсегда похоронить свои чувства к этой женщине? Нет, завоевать ее любовь! Завоевать во что б ни стало!

«Конечно, — признавалась Вера самой себе, — Никола нравится мне. Нравится, и только. Меня привела сюда месть. Месть за убитого немцами мужа, за погибшую дочь, за все ужасы, что видела своими глазами. А он все о любви».

Никола молча глядел на Высоцкую. Как щедро наделена она всем, за что можно полюбить женщину. Красива, умна, сильна душой.

— Запомни, Никола, принимаю только дружеские чувства.

— Самые дружеские, — приложил он обе руки к сердцу.

— На том и порешим.

— Я тебя так ценю, что на все согласен.

— Ты опять?

— Ну чем виноват человек, который любит самозабвенно? Ведь только подумаю о тебе или увижу издали — уже горю, а подойду ближе — весь пылаю. Скажи, виноват?

Вера рассмеялась:

— Довольно, не то рассержусь, даже разговаривать перестану.

— Умолкаю, смиряюсь — снова прижал он руки к груди.

Оставшись одна, Вера задумалась. Как он пылок, Никола! И чувства его самые чистые, но сердце ее холодно. Да и как иначе, если оно полно мук и горя!..

Скрипнула дверь, и Вера обернулась. На пороге стоял Борис Костров. Лицо его дышало энергией, глаза и губы смеялись. Он уселся против нее. Они нередко встречались и много спорили. Но дружба не ладилась. Вера как-то умела держать его на расстоянии. Ей претили разговоры об удовольствиях и наслаждениях. Сейчас он тоже ухаживал и говорил без умолку, много острил, упрекая ее в холодности и равнодушии. Женщина без огня — не женщина. Нет, дело не в причине. Пусть даже боль. Излечивая одну, нельзя причинять другую.

Борис встал и прошелся по комнате.

— Горе все заслоняет тебе. Хочешь счастья другим — будь и сама счастлива.

— Вокруг столько страданий, и облегчить их, побороть — тоже счастье.

— Ах ты поборница счастья, — мягко сказал он, осторожно беря ее под локти. — Обнять бы тебя да зацеловать, чтоб в глазах помутилось!

— Нет, нет! — отстранилась Вера.

— Да, в тебе, видать, трудно разбудить женщину. Или ты из тех, кто на радости жизни тратит много меньше, чем им отпущено?

— А ты, видно, их тех, кто растрачивает больше, чем должно.

— Это от силы жизни, — рассмеявшись, заупрямился Костров.

— А может, от бессилия справиться с собой?

— Все равно я за полюс силы, — не отступал Борис.

— А я за полюс права, — настаивая на своем, использовала Вера его словечко «полюс».

Березин давно присматривался к Хмырову. Что он за командир? Ясно, из тех, кого нередко поругивают, подтягивая к общему уровню. Но как ни жмут на него, заметных сдвигов пока нет. Чего недостает офицеру? Опыта, боевой выучки? Или характера? Чем и как разбудить в нем энергию, здоровое командирское честолюбие? Офицер не лишен патриотической гордости, а вот гордости за успехи своего подразделения у него недостаточно.

— А как вы в мирное время работали, Хмыров? — спросил однажды Березин офицера.

— На доске почета месяцами красовался.

— Тогда почему же отстаете теперь?

— Не ко двору пришелся...

— А мне сдается, причина в другом: сами своего дела не любите, с прохладцей относитесь к службе. — И в упор: — А что вы читаете?

— Где тут читать? — развел руками Хмыров. — Бои и бои.

— Вы забываете: если командир лишь начальник, узкий профессионал, он теряет духовную связь с людьми. А ему не только их в бой вести. Быть для них примером. Наша страна — университет для всего человечества. Понимаете, университет! Глядя на нас, о всей стране судят. Ведь каждый шаг наш, любое слово — это политика, большая политика! Тут много лет на нас только помои выливали. Говорили, ты хам, а ты, оказывается, вежлив и культурен. Говорили, ты вор и грабитель, а ты ничего чужого не берешь, скорее, свое отдашь. Говорили, ты насильник, а ты пальцем никого не тронул. Видал, какая политика!

В Березине людей привлекало умение проникнуть в душу, затронуть в ней самое дорогое, заветное. За каждой мелочью он видел важное и большое, к любому факту подходил с какой-то особой стороны, так что незаметное и обычное вдруг приобретало большой смысл.

Лишь один Костров по-прежнему относился неприязненно и к Березину, и к Жарову. В то же время он и завидовал им, их умению расположить людей к себе.

Новое столкновение произошло в блиндаже, когда комбат отчитывал Румянцева за проступок недисциплинированного солдата. После ухода командира роты Березин спросил Кострова, много ли у Румянцева таких недисциплинированных.

— Может, два-три, — отозвался комбат.

— Их-то вы, наверно, воспитываете? А как остальных?

— Да ведь они в основном боевые солдаты, герои.

— Вот и отлично: с ними-то и нужно работать, понимаете, массу поднимать.

— К сожалению, есть у нас командиры, — включился в разговор Жаров, — которые предпочитают готовое: им подавай лучших из лучших. Другие их готовят, воспитывают, они ими командуют.

— Плохой я был бы комбат, — нахмурился Костров, — если б подбирал себе кого похуже.

— Да, плохой, если б так. Но не велика честь подбирать себе только лучших. Это все равно, что жить чужой славой.

— Я беру и не самых лучших. Хоть Хмырова...

— Можно и Хмырова, — согласился Жаров. — Вы стремитесь любым способом избавиться от него. А ведь он был боевым офицером. Хмырова нужно воспитывать бережно и требовательно.

— Ворону в павлина не перекрасишь.

— Вы и сами стали похожи на Хмырова тем, что работаете вполсилы.

— Видно, подчиненный всегда не прав.

— Не в том дело, — возразил Березин, — совсем не в том. Обиды, мелочи заслонили от вас главное, больших дел не видите.

— А где сейчас такие дела? Вот уж какой месяц в обороне, готовимся к переходу через Карпаты. А в бою я не хуже других...