— Любой бой, любое фронтовое дело — это частица всей нашей борьбы. Разве нужно разделять — это можно делать хорошо, а это кое-как. Все делать отлично, во всю силу! — порывисто воскликнул Жаров.

Оставшись один, Костров облегченно вздохнул. Трудный, но откровенный разговор. Видно, допускает он какой-то промах. Есть над чем задуматься...

Березин не поверил своим глазам: на бруствере солдат плясал под пулями. Посмотрев в бинокль, майор узнал его: Ярослав Бедовой, новичок. Что за хулиганство! Видно, как его зовут в траншею, а он с злым упорством яростно отбивает чечетку. Немцы ударили из пулемета. Тогда на бруствер выскочил Семен Зубец, рванулся к плясуну и столкнул его в траншею. Березин заспешил туда.

Все стали пробирать Бедового за безрассудный поступок. А он сидит хмурый, насупившийся, с мокрыми блестящими глазами.

Все выяснилось тут же. В траншею принесли свежий номер дивизионной газеты «За честь Родины» с заметкой Якорева. С газетной полосы на всех смотрели мужественные лица Семена Зубца, Глеба Соколова, Ярослава Бедового. Семен спросил, почему вскользь упомянут Ярослав. А Максим возьми и пошути, дескать, Ярослав, похоже, с перепугу подбил танк: побоялся, задавит.

— Ах, с перепугу! — вызывающе воскликнул молодой солдат. — А посмотрим, кто смелее. Выскочи вот на бруствер...

— Что я, с ума сошел? — возразил Максим. — А сказал потому — ты же оставил раненого...

Якорев имел в виду недавний случай, когда пошли в засаду и наткнулись на противника. Завязалась перестрелка. Только отошли, глядь, нет бойца. Тот в паре с Бедовым был, и они отвечали друг за друга. Максим приказал вернуться и найти товарища. Ярослав же хмуро пробурчал, пойду, дескать, все равно погибать. Услышав это, Якорев остановил его и послал Зубца. И когда Якорев напомнил о том случае, молодой белорус побледнел еще более и, кусая губы, с вызовом зачастил:

— А, боишься, боишься!.. А я выскочу, — и он мигом вымахнул на бруствер.

Березин заговорил с солдатом тут же в траншее. Ярослав Бедовой смущен и расстроен. От него обычно слова не добьешься, а сейчас тем более. Молчун, а характером — порох.

Перед войной жил он недалеко от Буга и рано остался без отца и матери. Местный шляхтич, взявший к себе Ярослава, изо дня в день твердил ему: «Понравишься — озолочу, нет — выгоню, с голоду подохнешь». Хоть батрачонок и вырос, хозяин ничего не платил ему, он жил впроголодь. Но с приходом русских хозяин прогнал его, боясь, что большевики заставят сполна рассчитаться за все годы.

Тяжелая жизнь в молодости сделала Ярослава замкнутым. Даже в армии, куда он вскоре попал, ничего о себе не рассказывал, оттого никто и не понимал солдата.

— Убьют и убьют, кому я нужен! — обреченно махнул он рукой.

— Как кому! — удивился Березин. — А роте своей, где каждый боец на счету, а полку, дивизии? Вот подбил танк, а командир уж пишет, есть, дескать, такой солдат Ярослав Бедовой, геройски воюет. Комдив получил донесение, думает, нужно наградить. Командующему пишет. А тот в приказ — и орден! Газета — портрет, статью о тебе. Знайте Ярослава Бедового. Как же не нужен! А кто тебе новенький автомат дал? Рабочие военного завода. Если бы ты им был не нужен, не стали б тебе давать хлеб, обмундирование, оружие. А как на тебя зарубежные люди смотрят? Вот, говорят, пришел освободитель, спасибо ему, из неволи выручил. Выходит, всем нужен, всем!

В глазах Бедового блеснул огонек неподдельного изумления, и они подобрели.

— Не знал я, не понимал... — смущенно почесал он за ухом.

— А что товарищи пожурили, — продолжал Березин, — сам виноват. Мирись с ними да не сердись больше: они с добром к тебе.

Вырезку из газеты с портретом Ярослава Березин послал в село, где еще недавно батрачил Бедовой. Оттуда пришел скорый ответ. Односельчане гордятся земляком, горячо поздравляют с наградой, ждут как родного сына. Пусть возвращается с победой, и колхоз пошлет его учиться сначала в школу, а потом в любой институт.

Перечитывая письмо, Ярослав загорелся:

— Пойду в сельскохозяйственный! — Его нисколько не смущало то, что он овладевал лишь основами грамоты.

— Говоришь, из донских казаков ты? Добро! — хвалил Амосов.

— Какой я казак, — отмахивался Максим, — с малых лет в Одессе.

— Ах, одессит? Только все равно казак, раз мать казачка, — продолжал Фомич. — Так ведь, Тарас?

— Он душой казак, — подтвердил уралец Голев.

Всех позвали к Березину, и Максим ушел первым.

— Разумный хлопец, — сказал ему вслед Фомич.

— У них в разведке все разумные, а он из всех на отличку, — похвалил Голев. — И лицом пригож, и речами боек. Помню, в полк совсем юнцом попал. А гляди, выправился.

Могучий вяз с пышной шапке набекрень с трудом укрыл собравшихся. Агитаторы расселись на свежей прохладной траве и слушали Березина. Якореву все тут было внове. В агитаторы он попал из-за Ярослава Бедового, после его пляски на виду у немцев. Березин тогда же поручил Максиму шефство над Ярославом. Парнем тот оказался занятным и душевным. Перестал дичиться. Начал немножко читать. Все подсчитывал, сколько нужно лет, чтобы подготовиться в институт. Но Максим не обольщался успехами Ярослава. Еще крест на шее носит, верит, что звезды на небе — это души умерших.

Березин рассказывал агитаторам о Румынии, о ее передовых деятелях, стремившихся к дружбе с Россией, о подпольной работе коммунистов. Все в его рассказе было интересно и ново.

А неподалеку озоровали румынские мальчишки. Они гонялись за бойким шалуном, боролись, пытаясь отличиться друг перед другом, чтобы хоть чем-нибудь удивить этих добрых русских.

Голев задумчиво загляделся на малышей, и будто издалека до него донесся голос Амосова:

— Чего глядишь на них, Тарас?

— Свое детство вспоминаю, — тихо ответил Голев. — Сколько было горечи, сколько обид! Им легче будет.

— Эти далеко пойдут.

— Пойдут, а как иначе!

— Кто знает, может, у кого из них отец или брат сложит голову в войне с гитлеровцами, — так же тихо рассуждал сибиряк. — А вот какими вырастут эти ребятишки? Не повернут ли они против нас?

— Ну нет, теперь наши друзья в Румынии не позволят мутить им головы. Верю, вырастут на доброе дело!

— Знаешь, Тарас, история — трудная штука. Иной раз так повернется: все в черное перекрасит.

— Раз пришли, значит, силу людям дали, руки развязали, глаза открыли. Они найдут правильный путь, — убежденно доказывал Голев.

Возвратившись к себе, Максим долго размышлял, с чего начать беседу с бойцами. Рассказать ли о том, как через горы и леса, что возвышаются за Молдовой, когда-то шли русские солдаты, проливали здесь кровь за свою родину, за независимость дружественных ей народов? Или рассказать им о Ленине, который мечтал сделать трудовых людей братьями? Однако сколько он ни думал, начать ему пришлось с другого.

Амосов невдалеке тренировал снайперов в метании гранат. Чувствовалось, занимались не от души, а по необходимости: Фомич велит.

— Пустая трата времени, — пренебрежительно сказал Зубец.

— Между нами, Зубчик, — наклонился к нему Глеб, — любой бросок портит снайперскую руку.

— И я о том же, времени не ценим.

— А цену времени знаешь? — подсел в кружок Максим.

— Время — деньги, говорят американские дельцы, — буркнул кто-то.

— Брешут они, — живо возразил Максим. — Упущенной секунды и за миллион не купишь. Порой упустишь секунду и потеряешь человека. Вот про случай один расскажу. Еще на Дону было. Больше часа гремел бой. Вся передовая в огне и дыму. Я в маленьком, наспех вырытом окопчике. Метрах в сорока от меня Сережка, дружок мой, песенная душа. Вдруг прямо на меня «пантера». Каким огнем мы ее встретили! Мигом задымила. Сережка выполз из своей щели и добил ее противотанковой. Еще минута — второй танк. «Максим, бей его! — высунулся из окопа Сережка. — У меня все вышли».