Михай, слушая доклад, все яснее сознавал, как ничтожен маршал. Да, такой не изменит хода событий.

— Вы бессильны командовать, — слегка заикаясь и все же твердо сказал он Антонеску, — и не можете управлять страной.

— Ваше величество!..

— Не можете... — повторил король. — И я лишаю вас прерогатив власти.

— Это немыслимо, ваше величество. Все рухнет. Сейчас не время...

— Идите, я отпускаю вас...

Антонеску бессильно сжал кулаки. Еще плохо сознавая случившееся, он грузно повернулся и двинулся к выходу. Двери зала бесшумно распахнулись, и, не успел он опомниться, как к нему четким военным шагом приблизился офицер.

— Именем короля вы арестованы!..

Антонеску побледнел. Вот оно что, измена, предательство. Его заманили в ловушку! Беспомощно оглянулся. На него мрачно уставились Орляну, Санатеску — все, кто успел выйти из тронного зала, и королевские гвардейцы, дежурившие в приемной. Значит, все.

Он ощутил во всем теле слабость, когда королевская охрана вдруг передала его группе вооруженных людей в простых козьих скуртейках. Среди этих людей, к его ужасу и отчаянию, оказался Кымпяну — бывший офицер его охраны, которого он не успел сгноить в застенках сигуранцы. Замаскированный коммунист. Король, двор и коммунисты — все заодно.

Просто чудовищно!..

Удалив Антонеску, Михай обессиленно опустился в кресло и долго не мог прийти в себя. Затем встал, подошел к окну. На Каля Виктория загремели выстрелы. Слава богу, началось и там!

И все же вооруженное восстание пугало и страшило. Главной пружиной там были коммунисты.

Около полуночи Михай принял начальника военного кабинета генерала Санатеску, назначенного премьер-министром. Было решено немедленно передать по радио декларацию короля. В ней говорилось о ликвидации фашистской диктатуры и прекращении военных действий против государств антифашистской коалиции, о принятии условий перемирия, еще в апреле предложенных советским правительством.

Во дворец пригласили немецкого посла.

Михай заявил ему, что у Румынии нет другого выхода, как пойти по новому пути. Страна, двор, правительство под давлением событий вынуждены менять свою политику. Фюрер не сдержал обещаний защитить Румынию, и германский фронт рухнул.

Посол Киллингер кипел от ярости, но терпеливо слушал короля. Михай сказал далее, что немецкие войска могут беспрепятственно отойти из пределов страны и что румынское правительство не станет чинить им каких-либо помех. Такое же заявление премьер Санатеску только что сделал немецким генералам. Они обязались отвести свои войска с румынской территории и были отпущены под честное слово в Бэнясу, где расположены их воинские части.

На лбу Киллингера выступил пот. Он машинально вынул платок и вытер лицо, шею. Его душила ярость и злило бессилие. Проглядел там, где не смел проглядеть; ни фюрер, ни Гиммлер не простят ему. И все же он должен высказать королю все, что думает.

— Это удар в спину фюреру, — глухо сказал посол. — Это вероломное предательство союзника. Еще можно и должно было бороться. Я доложу фюреру, и он найдет решение, чтобы предотвратить катастрофу, остановить губительный процесс. Не исключено, что Румыния поплатится за свою неверность фюреру.

Посол с вызовом поклонился и направился к выходу.

Королю вдруг сделалось холодно.

Вся ночь прошла в бесконечных заботах. Было тревожно и жутко.

А рано утром Орляну принес Михаю первый уже легальный номер газеты «Романиа либере». Газету издавали коммунисты. В ней было опубликовано заявление Центрального комитета Румынской коммунистической партии с пламенным призывом к массам.

«В неминуемом столкновении с гитлеровскими силами, — читал Михай в заявлении, — коммунистическая партия Румынии зовет рабочих, крестьянство, интеллигенцию, всех граждан страны подняться во всеоружии на беспощадную борьбу против смертельного врага румынского народа, за обеспечение своего будущего».

Газета призывала румын вступать в боевые патриотические отряды.

Руки короля задрожали от испуга: теперь восставших не остановишь. Они пойдут дальше: у них сила, которой нет у него. Но все равно он должен остановить восстание, не делить власти с коммунистами. Распоряжаться всем должны двор и правительство короля. Только так!

Но остановить восстание было уже невозможно.

Все намечалось на завтра, а свершилось сегодня. События обгоняют время. Станчиу взглянул на календарь: 23 августа!

В огне восстания Букурешти. Крах Антонеску. Агония Фриснера. И он, недавний узник сигуранцы, в самой гуще событий. Люди читают его листовки. Боевые отряды штурмом взяли сегодня радиостанцию, почту, телеграф. Заняли министерства.

Военный комитет, где главную роль играют коммунисты, — душа и мозг восстания. Станчиу был назначен в отряд, которому поручено взять под стражу Антонеску. Прямо во дворце короля.

И вот они привезли маршала и его министров на окраину города и здесь, в конспиративной квартире Центрального Комитета Коммунистической партии, будут содержать до прихода советских войск.

Сначала низложенный диктатор метался из угла в угол. Клял трусливых румын, не оправдавших его надежд. Затем притих и неподвижно глядел в окно, в тревожную темь бухарестской ночи.

Как фантастична порой судьба человека! То низвергнет вдруг в пучину, то бесправного и бессильного одарит внезапно силой и властью повелевать тем, кто его столько казнил и тиранил. И Станчиу еще и еще вспоминал бешеный ход событий последних месяцев и недель, дней и часов.

Уже в мае коммунистам удалось создать единый рабочий фронт. Партия взяла курс на вооруженное восстание. Она смело пошла на совместные действия со всеми патриотическими силами страны. Состоялись совещания, переговоры, соглашения. Сколько было труда, борьбы! И вот все в действии.

Станчиу с интересом наблюдал за Антонеску. Узнал ли тот его или нет? Скорее всего, узнал! Узнал еще во дворце, когда под пристальным взглядом своего бывшего офицера судорожно передернулся в лице. Наверное, вспомнил, как грозился живьем сгноить его в казематах Дофтаны.

Взгляды их встретились, и Антонеску вздрогнул. Нет, не Станчиу глядел на него сейчас. Сама судьба. Она судила его, выносила ему беспощадный приговор. Судьба, которой еще недавно, как казалось ему, он повелевал так самодержавно.

Станчиу почти вплотную приблизился к Антонеску, тот невольно попятился, инстинктивно вскинув руку, словно защищаясь от удара.

— Прощайте, господин маршал, — отчетливо сказал Станчиу. — Теперь навсегда. Верно, большие преступления не остаются безнаказанными.

Резко повернулся и твердым шагом направился к выходу.

Антонеску обмяк: смерть холодной судорогой сжимала ему горло, леденила сердце. Живая смерть!

За четыре дня беспрерывных боев солдаты полка Жарова устали безмерно, они валились с ног. А раздавалась команда — люди снова поднимались в атаку.

Румыны все чаще прекращали огонь и с белыми платками на штыках сдавались в плен. Немцы с отчаянием обреченных яростно контратаковали. Но сила теперь не на их стороне, они не могли противостоять такому огню, таким атакам, неистовому напору советских войск!

Кишиневская группировка немцев уже в железном кольце, и новые Канны неизбежны. Врагу не вырваться. Полк Жарова наступал на внешнем фронте, где грохочут сотни танков, тысячи орудий и минометов.

С восходом солнца на передний край примчалась смонтированная на машине мощная звуковещательная станция и стала передавать обращение советского командования к войскам неприятеля. Огонь постепенно стих, воцарилась непривычная тишина.

Советские парламентеры — майор Таланов, из штаба фронта, и майор Березин, замполит полка, двинулись к лесу, где засели фашисты. Немцы встретили их и провели через свои позиции. Два часа молчал фронт. Всех тревожила судьба парламентеров.

Майора Таланова Жаров знал давно. Он не раз приезжал в полк, изучал обстановку. Поговорить с ним интересно. За Березина Андрей не беспокоился, не подведет фронтовой побратим, с которым столько пройдено и столько пережито. Рисковать им вовсе не хотел, а задержать не посмел. Заменить другим тоже не решился. Григорий не понял бы такой заботы. Дело есть дело.