Еще штрихи к портрету. Клон пользуется одеколоном Hugo Boss, общается с людьми (с некоторых пор) в основном через Интернет, любит на публике навязчиво признаваться в любви к жене («Клон, вы когда-нибудь с ней нажирались вместе?» — «Нет. Точнее, да, но в переносно-образном смысле: вино любви опьяняло нас…»), является патологическим лжецом и все время крестится на церкви и храмы. На все, которые подвернутся по дороге. Ровно три раза — не больше и не меньше. Меня издавна раздражала эта его привычка, что, впрочем, я всегда держал в себе.

Еще раз: Клон — последний человек, кого я хотел бы встретить. Рискну предположить, что я для него являлся тем же. Наверное.

Точнее — я в этом уверен.

Но было поздняк метаться: Клон распрямился, сжимая в руках пластиковый стакан с торчащим из него желтым черенком «Липтона», и ошалело-обреченно уставился на меня:

— Ну и встреча… Здорово, значится.

— Здорово, — согласился я. А что мне оставалось делать?

Я развернулся и пошел здороваться с остальными. Они смотрели на нас с выжато-лимонными улыбками. Если бы так улыбались более состоявшиеся люди, их мины можно было бы назвать выжидательно-издевательскими: все знали о наших взаимоотношениях с Клоном.

— Чаю? — спросил Игорь Петров.

— Можно.

Пока он делал чай (себе и мне), над столом летали стандартно-дежурные «как дела — как личная — как материальная». Ничего не значащие отрывки ничего не значащих мыслей, которыми люди перебрасываются в тягучих ситуациях, как гарлемские негры баскетбольным мячом. По-моему, в общий шелест втесалось даже «очень рада тебя видеть» от Насти Восканян. Вранье, конечно, но если абстрагироваться от понимания этого — тогда становится чертовски приятно, что хоть какая-то блядь в этом городе рада тебя видеть.

Я односложно отвечал, пытаясь (как и всегда в этой кухне) не замечать место действия, а Клон таращился в стол, нацепив на фронтон защитную улыбку с претензией на глумливость. По отношению ко мне он находился в выигрышном положении: он пришел сюда раньше, а мне еще только предстояло выслушать весь этот стандарт.

А в дальнем углу, на противоположной стеклу стене, висел портрет. Ролан Факинберг.

Каждый раз, когда мой взгляд спонтанно фиксировался на этом прямоугольнике метр на полтора, я жалел об отсутствии траурной рамки. Безо всяких на то причин. Просто жалел.

Буквально на следующий день после того, как в две тысячи третьем взяли в оборот Ходорковского, в офисе «ЮКОСа» началась повальная движуха — торжественное водружение портретов олигарха-изгоя на все стены. Это делали люди, которые его в лучшем случае не знали, а в худшем — тихо ненавидели, как и полагается по отношению к топ-боссам. Приятно было осознавать (глумливо осознавать), что Факинберг решил избавить своих служащих от подобного унижения — он заблаговременно развесил свои портреты сам. Если что, люди «Гейлэнда» не будут выглядеть идиотами. Точнее, они не будут себя ими чувствовать. Мудрейший парень. Умен и мудер.

Единственное, чего я не понимал, — что здесь делает Клон? Откуда он взялся и вообще нах… он здесь нужен. Мне не нравилось его присутствие здесь, на этой кухне.

Еще два года назад Клон был моим зеркальным отражением. Человеком, которого я мог бы назвать лучшим другом, если бы верил в сантименты. В сантименты я, кстати, верил, поэтому именно таковым его и считал. Братом по разуму. Таким, какие встречаются только в наивных книжках подростковых писателей романтической середины прошлого века. Или в первой серии фильма «Однажды в Америке».

Два года назад мы были настоящими. Отталкивающими, наверное (хотя это для кого как), но — настоящими. Сегодня мы — никакие. Бывшие.

Сейчас — другие расклады. Сейчас Игорь Петров приносит два пластиковых стакана с «Липтоном», ставит один передо мной (неаккуратно, херово ставит: коричневая жидкость совершает бархатную революцию в стакане, выходит из берегов и оставляет на столе липкий кружок, уборщица потом сотрет его влажной тряпицей). Потом: многозначительно смотрит на меня, потом на свой чай, потом опять на меня, потом опять на чай.

— Нужно сделать один репортаж, — говорит он. — Особый. Такой, который нельзя доверить кому попало. Поэтому мы выбрали лучших из лучших. Лучшего автора (кивок в сторону Клона) и лучшего фотографа (без кивка, чтобы все вкупе не выглядело заученным).

Я делаю сладковатый коричневый глоток, а в мой затылок штопором ввинчивается 20-взгляд Ролана Факинберга. Умный, телячий взгляд.

Лучшие из лучших. Это грустно, на самом деле. То, через что прошли мы с Клоном (давно, три жизни назад — вечное шоу на выживание, движ, когда каждый день сосет под ложечкой), — для того чтобы в конечном итоге стать (каждый сам по себе) лучшими из лучших в глянцевой шняге «FHQ», которую выпускает компания «Гейлэнд», которой руководит бывший шоумен, а ныне владелец-заводов-газет-пароходов с идиотско-издевательской фамилией Факинберг. Дом, который построил Ролан.

Лучшие из лучших. Это называется — жизнь, повернувшаяся к вам жопой. Вид сзади, с тыла. Гомосексуальный ракурс.

Никогда не встречайтесь с бывшими друзьями, с которыми вы не виделись несколько лет. Зачем вам наблюдать, как они устаканиваются. Как хавают компромисс за компромиссом, как учатся приспосабливаться, стелить, лизать — как учатся выживать, при том что раньше вы просто жили. Но это — не самое страшное. Самое страшное — в том, что пристальный взгляд в их протухшие и потухшие, в их неопределенные (матовые!) глаза — это ваш взгляд в зеркало. Который всегда дает вам понять, насколько изменились вы сами.

Изменились — не в лучшую сторону. Оно никогда не бывает в лучшую.

Потому что вы — такой же. Вы тоже научились всему тому дерьму, которому научились ваши друзья. Не лгите себе — в их присутствии все равно не получится.

Игорь Петров помешивает ложечкой (тоже пластиковой, одноразовой. Здесь все одноразовое, и сам Игорь Петров — тоже какой-то одноразовый) свой чай, бросает бегло-скользкий взгляд на гипертрофированные сиськи Насти Восканян и продолжает:

— Сегодня вечером, Манежная площадь. Начиная от двора журфака МГУ и заканчивая тем местом, где когда-то стояла гостиница «Москва». Новое шоу Ролана Факинберга. Грандиозное. Бесплатное. Нужно сделать репортаж.

— Я не занимаюсь такими вещами, парни. Вы же знаете. У меня всякий официоз плохо получается.

Клон: глумливо (пристыженно-глумливо?) молчит. Его согласие, надо полагать, уже получено.

Игорь Петров делает странное лицо. Настолько загадочное, что по нему хочется ударить.

— У нас несколько иные расценки, — объясняет он, отхлебнув чай и поморщившись так, как будто вместо «Липтона» ему попался пакетик с цианистым калием. — Принципиально иные. Не такие, как всегда.

— Дело не в расценках. Когда я снимаю такие вещи, у меня либо сбиваются настройки, либо засвечивается пленка. Либо я потом напиваюсь и теряю уже отснятое, не успев донести до «Кодака». Либо просто очень х…ево все получается.

— Пять тысяч баксов, — продолжает Петров. — За один вечер работы.

В пространстве повисла (а как же иначе!) положенная в таких случаях театральная пауза. Еще чуть позже я выдавливал из себя стандартное «да-ладно-да-не-пи…ди», прилагающееся бонусом к штатной ситуации. Ну и финал, разумеется, тоже был предсказуем. Я согласился. Я был бы полным идиотом, если бы не согласился. А вы на моем месте — согласились бы?

На то, чтобы всего лишь поснимать дебильное мероприятие. Ни больше, ни меньше. Это не криминал. За это не пошлют в ад убирать дьявольские помойки, будьте уверены.

Это не криминал — продавать свой талант. Особенно когда его уже давно нет.

Во всяком случае, теперь я уже точно знал, что обязательно побываю в Кадре в течение ближайшего времени. Как только я получу свои деньги, я тут же направлюсь в зеленое шапито. Повторяю: я очень хотел досмотреть интерактивный фильм до конца.