Пророческие слова, блин.

О Клоне: все это время он сидел молча, прихлебывал чаек (в который, как я успел заметить, он плеснул остатки коньяка из припасенного в кармане шкалика) и продолжал буравить взглядом стол. Морду прикрывала бейсболка. Из-под бейсболки торчали: бородка, бачки.

— Начать стоит уже сейчас, — продолжал Петров, которого я слушал вполуха. — Сходите на место, понаблюдайте процесс подготовки. В репортаже должно быть все, парни. Вы понимаете, что я хочу сказать? Абсолютно все.

Вообще-то такими вещами занимаются все. Пиарят свои шоу в своих же журналах. Навязчиво, назойливо пиарят — даже в хороших журналах (которых нет), не только в подобных «FHQ». Но чтобы за пять, нет, за десять (Клону ведь наверняка предложили не меньше, чем мне) тысяч — это странно. Такое не вписывается в контекст, я хочу сказать. Никто не платит сверх установленных тарифов (тем более — не какому-нибудь агентству, а своим собственным внештатникам), а любой пиар все-таки имеет свои тарифы. Хотя, может статься, я просто не в курсе существования таких тарифов.

Я зачем-то посмотрел на ту стену, которая отсутствовала (в угоду продвинутым стеклянно-архитектурным изыскам, как уже объяснялось). С пятьдесят второго этажа обязательно должно быть видно то ужасное дерьмо, которое с утра я обнаружил на пути (на бывшем пути) следования от вокзального трамвая… Нуда, разумеется. Вот оно.

Это выглядело не так, как утром. Я не сразу понял, но все же. У здания (если это можно назвать зданием) отсутствовал шпиль. Тот самый, тупоносый и невнятный, вызывающий ассоциации с творчеством Церетели. Он был последним элементом всей конструкции, который я видел тогда из окна уезжающего автобуса.

— Ты чего так воткнул? — спросил меня Леша Прудкин. Его голос звучал, как у всех бородатых людей, самоуверенно и с какой-то самодостаточной степенностью.

— Расскажите-ка мне, что это за дрянь вон там построили, — попросил я. — Когда я уезжал, ее не было, а теперь вот…

— Не знаю, — пожал плечами Прудкин. Когда он пожимал плечами, его окладисто-митьковская бородень, казалось, сливалась с ними в единое целое. — Я не знаю. Ее действительно построили за три дня, мы видели из окна.

— Только из окна?

— Только из окна, ближе не подходили. У нас дэдлайн…

— У вас всегда дэдлайн. А мне с утра показалось, там был шпиль такой уе…ищный, неприятный.

— Ну да, — согласился Прудкин. — Там есть шпиль… — он осекся, потому что машинально перевел взгляд на это. (Никакого шпиля на крыше не было, как я уже говорил…) — То есть его, видимо, демонтировали, — закончил он (а голос на секунду потерял бородатую самоуверенность).

Все тоже перевели взгляд за стеклостену. Даже Клон (из-под бейсболки).

— Во дают, — причмокнул Игорь Петров. — Куда мы катимся?

— В пи…ду, нах…, - мрачно пошутил бывший футбольный хулиган Лабус (ныне: специалист по клубно-гламурным шмоткам и главный модник «Гейлэнда» Олег Воробьев). — С этим хайтеком только туда и дорога.

— А принеси бинокль, Олежка, — предложила Восканян. Она произнесла это с такой интонацией, будто речь шла не о бинокле, а о грязном сексе прямо здесь и сейчас, среди пластиковых стаканов и одноразовых ложечек. Она все произносила с такой интонацией.

— Точно, — подхватил (почему-то) Клон. — Давайте мы сейчас, блядь, посмотрим, как оно выглядит вблизи. Весь этот сраный хайтек.

Воробьев встал с насиженного места и хорьком метнулся в сторону выхода. Шорт-слив от «Матиник» скакнул вверх, на миг засветив пояс болтающихся на бедрах ширштанов с фабричной потертостью и — чуть выше — полоску пафосных синих трусов (вероятнее всего, келвин-кляйновских). Это сколько же дефицитного времени уходит на то, чтобы шляться по бутикам и выискивать там такие вот девайсы.

Раньше Олег Воробьев состоял рядовым членом конской группировки «Спидз». Все время с кем-то дрался на улицах и одевался так, как Клон одевается сейчас. На одном из махачей с «Квинте Крю» кто-то (фундаментально весьма, как оказалось) раскроил ему голову обрывком аргумента. Лабус долго не приходил в себя, а когда пришел — завязал с футбольным хулиганизмом и стал низко оплачиваемым глянц-редактором (благо, как выяснилось, в этой среде у него обнаружились старательно шифруемые до тех пор связи). Большую часть зарплаты он тратит на одежду — положение не обремененного иждивенцами молодого человека в купленной родителями квартире позволяет.

«Квинте Крю»: взрослая свиная банда. Интересна тем, что у 90 % бойцов — высшее (или неоконченное высшее) образование. Плевок в коллективную рожу социологов и общественных папиков, утверждающих, что весь футбольный хулиганизм — сугубо от необразованности и классовой безысходности.

«Спидз»: полувзрослая конская банда. Ничем не интересна.

Я машинально помешал остатки чая пластиковой ложечкой. Лучше бы они предложили мне водки (я знаю, что у них есть водка: она стоит на полке рядом с мюсли, печеньем и пачкой «Липтона», внутренние составляющие которой сейчас лежат использованные на корпоративной тарелке в центре стола). Не знаю, почему они предлагают посетителям чай, а не алко. Держат марку??? Какую?!!

Словно поймав мою телепатему, Клон вдруг выкрикнул в спину удаляющемуся Лабусу:

— Заодно водки принеси!

Раньше вся наша с Клоном жизнь состояла из таких вот взаимных телепатем. (Слово «раньше», прокрученное в мыслях, — еще одна причина никогда не встречаться с бывшими друзьями, с которыми вы не виделись несколько лет. Слово «раньше» лезет вам в мозг. Навязчиво, штопором. Как взгляд Человека-С-Портрета. Но — проехали: я только хотел сказать, что «раньше» мы понимали друг друга без слов.)

Сколько я помню Клона, он всегда выпрашивал у хозяев алкоголь. У любых хозяев — будь то хозяин вписки, квартиры или ситуации. Или просто хозяин алкоголя, не обремененный более никакой собственностью.

Клон не обламывался клянчить выпивку, вот в чем дело. Он приходил в гости к незнакомым людям и говорил: «Я видел, у тебя в холодильнике стоит початая бутылка коньяку. Можно я налью себе?»

Ему никогда не отказывали. Я любил эту его способность. Отчасти потому, что часть выпрошенного алкоголя всегда доставалась мне (а сам я не умел просить так нагло).

— Эй, эй, ребята, — засуетился Петров. — Вам не следовало бы пить сегодня. У вас ведь есть серьезная работа, так?

— Не так, — поморщился Клон. — У вас все несерьезно. Вы сами, ваш журнал и весь ваш «Гейлэнд».

— Вот смотрите, какая мразь, — спешно зашутил Петров. — Нет, вы видели, какая сволочь? Мы ему предложили такие деньги за простой репортаж…

— Так об этом-то и речь, — перебил Клон (между бачками и бородкой засветилась очередная усмешка). — Сам сказал: репортаж простой. Простой = отстой, застой и сухостой. Ничего серьезного. Поэтому я могу позволить себе выпить вашего редакционного алкоголя, если вы, конечно, не против.

Они были не против. Они вообще никогда не были против выпить (а также нюхнуть, покурить и так далее, исключая разве что внутривенные инъекции) на рабочем месте. В память о… Просто в память.

В любом случае, окончательное решение оставалось за Лабусом. Он поставил жирную точку в этом споре, неся: в одной руке бутылку «Флагмана», в другой — огромный и какой-то невзаправдашний военно-полевой бинокль, похожий на бутафорию из фильмов про войну. Непонятно, что он вообще делал в их редакции. Не иначе, во время дэдлайнов они расслабляются, подглядывая через него за трахающимися и раздевающимися людьми в небоскребе на Котельнической или в Москве-Сити — надо думать, в ясную погоду оптика вполне позволяет.

Олег Воробьев поставил водку на стол, а сам встал с биноклем у стеклостены, против солнца — наводить резкость. Со спины его силуэт в золотой окантовке напоминал примажоренного ангела с обрубками вместо крыльев. Если бы я захотел снять это своим «Зенитом», мне пришлось бы повозиться с выдержкой и диафрагмой — в таких случаях не поможет никакой экспонометр, все надо выставлять так, как подсказывает инстинкт. Из-за этого (в том числе из-за этого) я и выбрал фото среди всего того, чем люди забивают свою жизнь с целью придания оной хоть какой-то благородной мотивации.